Лита

Иногда, вспылив и наорав (я теперь орал на нее, терпения не хватало) из-за какой-то принадлежности в туалете, тут же отправлял ее домой. Она плакала, умоляла простить, клялась, что этого не повторится, но повиновалась. И медленно уходила, задумчиво переставляя свои стройные ноги. И в этот момент я не хотел, чтобы она уходила.

Я не мог ей объяснить, что эта деталь или штрих напомнили мне о ее поездке, танцах, курении, езде на коленях — изнасиловании. Что-то мне всегда напоминало. И естественно — она сама. Ее манеры и поведение. Хотя она старалась вести себя идеально. В нейбыла скрыта и спрятана моя патология. Я хотел ее видеть, но, как только она приезжала, уже не хотел. Я одновременножелал и не желал, чтобы она уходила. Это сводило с ума. Я реагировал на ее тон, слова, интонации, манеру, походку, взгляд, лицо, косметику, платье, туфли, шаг, постановку ноги, движение бедра. Меня могло взбесить, как она держит мороженое. Что-то это мне напоминало… Или распечатывает плитку шоколада. Внутри затаилось и сидело дичайшее раздражение, с которым я не мог справиться: на нее, на весь мир, на себя. Я бесился, что не могу от нее избавиться. Это было какое-то сумасшествие.

Я разрушался, каждую встречу переступая через себя, ненавидя себя. Ох, как я ненавидел себя. За свою слабость, инертность, безволие, беспринципность — сдачу. Я проклинал себя…

Видела ли она, как я мучился, понимала ли — не знаю. Она была счастлива даже пятиминутными встречами, даже когда я кричал на нее, лишь на мгновение увидеть меня. Чтобы быть, как правило, прогнанной…

И в довершение к этому примешивался другой парадокс: я чувствовал себя виноватым. Я понимал, что она не во всемвиновата. Я дарил ей подарки. Она была одета, как картинка. Стильная одежда лишь подчеркивала ее классную фигуру. На нее все оборачивались. Я привык. Невозможно было не обернуться, когда она шла на высоких каблуках с тонкими щиколотками, голыми пальчиками, налакированными красным лаком. Все ее движения, взгляд, шея, поворот головы, рот притягивали как магнит внимание. Я был доволен внутри этой малостью, я наслаждался и ненавидел творца за это. За то, что хотел, чтобы она была незаметной и неброской, а сам наряжал ее модно и броско.

Я был в замкнутом кругу, в аду и не знал, как из него вырваться.

Мне некому было рассказать, что у меня в душе, не с кем было поделиться. Сумасшедший, извращенный круг… скорее ад.

Приехала раньше Вика, пока мы перезванивались.

Август стоял в Москве на редкость прохладный. Заработав деньги, я собирал библиотеку и ездил по всем книжным магазинам, скупая что-либо стоящее. Лита была счастлива, когда, находясь в центре, натыкалась или «из-под полы» покупала мне дорогой альбом хорошего художника. Я любил Босха, Тьеполло, Тёрнера, Ренуара, Писарро, Мане, Ван Гога, Дега, Гогена. И почти всех импрессионистов, за исключением Пикассо. Она также покупала альбомы живописи с шедеврами из известных музеев и галерей мира. Она была в восторге, когда могла подарить новый альбом при очередной встрече, и ни за что не хотела брать деньги.

— Алешенька, это для тебя. Я бы хотела подарить тебе в миллион раз больше. Это такие пустяки.

Она была добрая девочка и ничего никогда не жалела.

В это время я начал читать, подаренный ею мне, двухтомник Голсуорси «Сага о Форсайтах», который невозможно было достать. И был поражен, и был изумлен сверхчеловеческой любовью Сомса к Ирэн. Он тоже был в замкнутом кругу. В аду любви. Но он любил. А какое чувство было у меня, я не знал ему названия. Что-то безумное… И то слово, которое чувствовал Соме, я еще не чувствовал ни к кому. Разве что… Впрочем, то было давно, скорее по юности лет и недоступности «предмета».

Следом я прочитал наизанимательнейшую вещь «Приключения авантюриста Феликса Круля». И теперь собирался осилить всего Манна. Я дал прочитать этот роман Лите. Я много читал. Чтение отвлекало и давало возможность сопереживать, расширять свой зацикленный, замкнутый кругозор. Сравнить и узнать жизнь и страдания других, их мысли и чаяния. Никто, естественно, не описывал такую ситуацию, какая была у меня: у нас вообще было запрещено описание полов, близости, раздевания и секса. Только и выходило, что люди либо много работали, либо много говорили, но любовью они не занимались. (И уж патологий или отклонений не было и в помине. Вы что, при социализме!..)

В сентябре начинались занятия, и я с тоской думал, что грядет еще один учебный год и как с ним бороться.

Вика пригласила меня на премьеру своего нового фильма, и я не мог отказаться. Было бы неприлично. Она стояла на сцене, перед экраном, рядом с режиссером, актерами, сценаристом и выглядела симпатичней и привлекательней всех. Одетая в мои подарки (как она сказала), Вика села рядом со мной во время просмотра фильма и по привычке взяла в темноте за руку, как это делала обычно. Я не стал убирать. Это было бы неприлично. По крайней мере, я не казнил себя за ее прикосновения. Уже достижение… И не винил себя, что совершаю что-то преступное.