Лита

— Мне так нравится, — говорила она с искрящимися глазами. А вечером мы шли смотреть новый спектакль в старом «Современнике», в котором творил Ефремов и его великолепная труппа. Мне нравилось сидеть с ней в темноте, когда она брала меня под руку, опускала голову на плечо и переживала происходящее. Если был хороший спектакль. На сцене играли актеры, и мне приятно было, что она тоже актриса. В фойе зрители узнавали ее, разглядывали, перешептывались, приближались, чтобы рассмотреть. Она была одета в стильное платье, подаренное мной на день рождения. Периодически она открывала кулон и смотрела на часы или обвивала его ладонью и сжимала.

Смешно: мы не можем жить без предметов, предметы могут жить без нас. Человеку нужны предметы, предметам не нужен человек.

Теперь светло было допоздна, и мы шли гулять по Москве, даже в самых буйных фантазиях не представляя, что с ней станет через двадцать лет — с Москвой. Единственной и уникальной, которая из деревянного Кремля разрослась в восьмимиллионный город.

Вика парила от счастья. А я все время вспоминал слова папы и завидовал ее радости. И мучился от неизменности ситуации. Как будто я хотел взлететь — я действительно хотел взлететь, — а мне не давали.

Приближалась сессия, но я откладывал изучение предметов до последнего дня.

Я чувствовал, что должен объясниться с Викой. Но как это сделать, не представлял. Как, глядя ей в глаза, все сказать?

Становилось жарко в воздухе. Иногда вдруг возникало желание надеть на себя что-то новое, необычное. Потом проходило. Отчего возникало и почему проходило — непонятно.

После первого экзамена я спешу и чувствую, что кто-то идет за мной следом. Я поворачиваюсь, не представляя, кто это: передо мной стояла Лита.

Она не умерла, читающий. Мне так захотелось. Она осталась жива. Неудачно вскрыла вены. О Литиной выходке я узнал на следующий день. Ее отвезли в больницу, но выпустили на поруки сестры-врача, которая умолила докторов. Иначе это могло кончиться специальным психиатрическим отделением, в которое никто не хочет попадать.

Я знал, почему Лита это сделала, так поступила. И, честно, не придал этому большого значения. На лекциях я не замечал ее, выключая полностью из поля зрения даже сектор аудитории, где она сидела. Для меня она была мертва.

В институт она приходила скромно одетой. В юбках ниже колена. С застывшей грустной маской на лице. Никто не видел ее улыбающейся. Она практически ни с кем не общалась. Бесшумно возникая в институте и беззвучно исчезая в никуда.

Я отворачиваюсь от нее и иду дальше, чувствую противную слабость в бедрах. Я ощущаю ее дыхание рядом. Оно крадется за мной, преследует. Я слышу вздох… и выдох…

— А-алеша. — Голос из моего прошлого ада. Я иду, не оборачиваясь. — Пожалуйста, Алеша…

Тандем движется в бушующем, жестоком, большом мире — две песчинки.

— Алешенька, я не могу поспеть за тобой. Я на каблуках…

Справа больничный сад, я сворачиваю в него. Сам. И только я останавливаюсь, она молниеносно опускается на колени.

— Я виновата перед тобой, и мне не хватит жизни искупить свою вину…

Я смотрю безразлично на нее. Я не видел ее четыре месяца. Я думал, она исчезла из моей жизни навсегда. И больше этот бред никогда не повторится.

Лицо аккуратно накрашено. Руки сжаты в кулачки.

— Умоляю тебя всем святым, только прости меня…

Глаза опущены долу, я вижу лишь накрашенные, разделенные иголкой ресницы. Опускаются, замирают, открываются.

Сплошные деревья до ограды сада. Мы никому не видны. Ее щека подрагивает. «Сейчас польются слезы», — думаю отрешенно я.

— Я молю тебя только о прощении. Мне не нужно, чтобы ты со мной встречался. Я понимаю, что недостойна тебя, что все, что связано со мной — грязь.

Я раскрываю невольно рот:

— Значит, тебе не нужны встречи со мной?

Она вздрагивает, как услышав гром небесный.

— Что ты, Алешенька, я только и мечтаю увидеть тебя. Чтобы ты обнял меня. Как бы ты ко мне прикоснулся и где… Я бы жизнь за это отдала… За одно свидание с тобой, за одно объятие твое.

Я смотрю на ее собранные в пучок волосы и чувствую, как змеи-слова пробираются, вползают в мое сердце и яд уже начинает действовать на мой мозг и душу. Я не хочу сдаваться, я слабею, я не хочу впускать ее обратно, я проклинаю себя. Про себя. В моей душе только-только начала подживать рана. Только заживать начала, затягиваясь в рубец.

Я пытаюсь удержаться и чувствую, как качусь вниз, в ад. Будет еще и хуже, и больнее, я предчувствую, «змея, вбрызнув яд в сердце, сведет тебя с ума». Откуда это? «Грамматика любви» — какое хорошее название. Я еще не выучил и азбуки…

Она чувствует момент. О, как она всегда прекрасно чувствовала момент моего колебания. Шатания…

Ее пальцы разжимаются и дотрагиваются до моих колен.

— Мне снится все время один и тот же сон: твои обнаженные ноги, руки сжимают мои бедра, тело, талию в объятиях. Каждую ночь. Как наваждение. Я схожу с ума без твоего тела.

Крадутся змеи, ползут в мое сердце — я слушаю. Не ухожу.

— Я молю тебя, любовь моя, прости меня.

Она падает мне в ноги и целует их сквозь босоножки.