Литератор Писарев

Баллод, как всегда, оказался прав. Вечером следующего дня, когда Писарев принес Благосветлову только что законченную вторую часть «Схоластики», тот встретил его словами:

— Несомненно, что-то готовится. Арестован Костомаров — не профессор, а его племянник, начинающий поэт. Позавчера был обыск у литератора Михайлова. Ничего не нашли, Михайлов на свободе — да и за что его брать! — но слухи по городу самые дикие. А сегодня по городской почте в контору «Русского слова» доставили — что бы вы думали? Прокламацию. Вот, полюбуйтесь, — он взял со стола и подал Писареву какую-то брошюру без обложки и титульного листа. — Бумага и шрифт лондонские, можете мне поверить, но слог не Искандера, отнюдь.

Прокламация называлась «К молодому поколению» и была очень длинной — в журнале заняла бы страниц пятнадцать. И слог действительно был заурядный, даже несколько педантский, слог ученой журнальной статьи. Но мнения высказывались самые решительные. Писареву бросилась в глаза фраза: «Если для осуществления наших стремлений — для раздела земли между народом пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно».

— Кто бы ни были эти люди, — продолжал Благосветлов, — пишут они много дельного и очень отважно. И главная мысль верна — свободный человек в свободном государстве. А вот что западную цивилизацию думают одним прыжком обогнать — это дудки! Наше спасение, дескать, в том, что мы народ запоздалый. Вздор! В бедности-то нашей да в глупости — какое спасение? Они мечтают превратить Россию в республику свободных земледельцев — вроде Швейцарии, но не сегодняшней, а какой она была в эпоху Карла Смелого и Вильгельма Телля. Что-то не верится. Но какова отвага! Нас ожидают удивительные события — это без сомнения. Студенты волнуются — слышали, конечно?

— Еще бы! У нас в квартире всякий день сходка. Восемнадцатого, когда начнутся лекции, начальству придется плохо.

— Сходки-то эти, вероятно, мешают вам писать?

— Да как будто нет.

— Вы скажете, что это не мое дело. Но уж извините, я смотрю на вас в некотором роде как на собственность «Русского слова». А время сами знаете какое. Вот хоть бы из-за этой прокламации, что вы держите в руках, сейчас начнутся обыски, аресты. К кому она обращена? К молодому поколению. У кого ее будут искать? У студентов, конечно. А вы уж не студент, Дмитрий Иванович. Вы сотрудник солидного журнала и крупная умственная сила. Вам в меблирашках жить даже и неприлично. Знаете что? В квартире моего друга Василия Петровича Попова — помните, я весной знакомил вас с ним у графа Кушелева? — так вот, у него имеется свободная комната. Они с женой оба благороднейшие, симпатичнейшие личности, у них вы будете жить как в родной семье.

— Поверьте, Григорий Евлампиевич, я очень благодарен, но это, право, неловко.

— Что за неловкость? Вы о деньгах? Ну, платите им, раз уж вы такой щепетильный. Зато у вас будет удобное и приличное помещение, куда не совестно и невесту пригласить.

— К сожалению, Григорий Евлампиевич, приглашать теперь некого.

— Я помню, вы перед отъездом говорили мне об ее письме. Ну а сейчас где она?

— Насколько мне известно, в Тверской губернии. Гостит у кузины своего… словом, у знакомых. Она редко отвечает на мои письма.

— А хотите, я ей напишу?

— Вы?

— Ну да, я. Ведь я редактор журнала. А Раиса Александровна — не ошибаюсь? — пишет повести. Отчего же мне нельзя осведомиться о ее литературных планах?

— Ах, если бы вы уговорили ее приехать, — тихо сказал Писарев.

— Решено! Давайте адрес. Ну а что с переездом? Согласны? Давно бы так. Василия Петровича я предупрежу. Перебирайтесь хоть завтра. Он живет подле вас — Вторая линия, дом Дорна. И не благодарите — я это делаю в интересах журнала, то есть ради собственной пользы.

Назавтра, пятого сентября, были именины Раисы. Писарев пригласил Владимира Жуковского и Баллода пообедать в ресторане Дюссо, в отдельном кабинете. Пили шампанское и ликеры, говорили о политике. Писарев рассказал о прокламации. Оказалось, что Баллод уже читал ее, а Жуковский видел, как по Невскому мчался на белом рысаке, запряженном в «эгоистку», какой-то господин и разбрасывал прокламации направо и налево.

— Вот смельчак! На полицейских точно столбняк нашел. Никто и не подумал за ним погнаться.

Баллод с таинственным видом заметил, что это еще цветочки, что скоро прокламаций будет гораздо больше.

— Да только сочинять их надо с толком, — сказал Писарев. — А то сперва требуют республики, а через несколько страниц — сокращения расходов на содержание императорского двора. Это как-то странно.

— Вот и взялся бы сам написать. Ты ведь литератор.

— Ну, напишу я прокламацию. Что с ней делать? В Лондон пересылать?

— Зачем в Лондон? Можно и ближе, — усмехнулся Баллод. — Ты напиши. Печатный станок найдется.

— Нет, братцы. Я — пас. Листки эти прочитают сто, от силы двести человек. А у «Русского слова» одних подписчиков — две с половиною тысячи. Вот и разочтите, что сильнее действует на общество, — прокламация или статья.

— Но статьи уродуются в цензуре.