Литератор Писарев

«Эгоизм, если понимать его как следует, есть только полная свобода личности, уничтожение обязательных трудов и добродетелей, а не искоренение добрых влечений и благородных порывов. Пусть только никто не требует подвигов, пусть никто не навязывает увлечений и порывов, пусть общество уважает личность настолько, чтобы не осуждать ее за отсутствие влечений и порывов, и пусть сам человек не старается искусственно прививать к себе и воспитывать в себе эти влечения и порывы, — вот все, что можно желать от последовательного проведения и разумного восприятия идеи эгоизма. Гнет общества над личностью так же вреден, как гнет личности над обществом; если бы всякий умел быть свободен, не стесняя своих соседей и членов своего семейства, тогда, конечно, были бы устранены причины многих несчастий и страданий».

Он назвал эту статью так, словно написал роман из жизни русской провинции: «Стоячая вода». А столица вокруг него бурлила, как никогда прежде.

Ходили упорные слухи, что арестован Михайлов — переводчик и поэт, сотрудник «Современника». Попов даже передавал подробности ареста: Михайлов будто бы защищался, выстрелил в жандармского полковника, и пуля прошла между левым боком и рукой, пробила деревянную перегородку и в другой части комнаты ударилась в стоявший на комоде самовар.

— Вздор и пустяки, — опровергал Благосветлов, — с тех пор как у Михайлова был обыск, я каждый день встречаю людей, уверяющих, что он взят. А еще третьего дня я виделся с ним у Курочкина, мы говорили об учреждении Шахматного клуба. Оно конечно, схватить человека у нас недолго. Да брать-то его не за что — вот беда! Михайлова арестовать — ведь это курам на смех. Ведь он кроме мадам Шелгуновой и не видит никого и ничего.

В самом деле, сочинение прокламаций и стрельба по жандармским полковникам не вязались с хрупким обликом Михайлова. Писарев не был с ним знаком, но раза два видел его в редакции «Русского слова» и невольно любовался: с таким изяществом одет был этот человек, с таким достоинством держался — ни за что не поверишь, что его дед был крепостным у Аксаковых. Зато его сказочный, как говорили, успех у дам не подлежал сомнению, хотя лицо у Михайлова было такое, словно его изуродовали компрачикосы: косые узкие щели вместо глаз. Он прославился на всю Россию пылкими статьями в защиту женского равноправия. И можно было только завидовать его блестящим переводам из Гейне и Беранже. Ну за что было сажать в крепость такого человека?

Тем не менее четырнадцатого сентября Михайлов действительно был арестован.

Пятнадцатого в доме графа Кушелева-Безбородко собрались чуть не все петербургские литераторы и составили петицию на имя министра просвещения графа Путятина.

«Позвольте, граф, надеяться, — говорилось в ней, — что вы не откажетесь испросить освобождение г. Михайлова, а если это невозможно, то, по крайней мере, исходатайствуете дозволение назначить к нему в помощь, по нашему избранию, депутата для охранения его гражданских прав во все время судебно-полицейского исследования поступков, в которых он обвиняется».

В огромной бильярдной столпились писатели всех рангов и направлений. Тут были Кремпин и Добролюбов, Альбертини и Благосветлов, Некрасов и Михаил Достоевский. Петицию подписали редакторы и сотрудники журналов — тридцать один человек. Вручить ее министру должны были трое из них — люди с высоким официальным положением: камер-юнкер граф Кушелев, штаб-офицер корпуса жандармов Степан Громека (он служил на железной дороге, а все-таки в жандармерии, и потому принято было посмеиваться над его обличительными статьями, но вот — и фуражка пригодилась), а также известный своей благонадежностью издатель солиднейших «Отечественных записок» Андрей Краевский.