Литература эпохи Возрождения

Петрарка непрестанно читает, пишет. Мир раскрывается перед ним как богато иллюстрированная книга. Он также охотно путешествует, хотя путешествовать в то время было совсем не безопасно. Плохие дороги, нападения разбойников постоянно угрожали путнику. Разумеется, путешествовали люди и в средние века. Но в путь тогда отправлялись обычно либо паломники, заботившиеся о спасении своей души, либо торговцы, стремившиеся к приумножению прибыли. Петрарка часто путешествовал просто из любознательности и охотно писал о своих впечатлениях друзьям и знакомым.

Еще в 1333 г., 21 июня он писал из города Аахена кардиналу Иоанну Колонне, представителю знатного и влиятельного римского рода: «Недавно без всякой надобности, как ты знаешь, а просто из желания посмотреть мир и в порыве молодого задора я пересек всю Галлию, после чего добрался до Германии и берегов Рейна, внимательно приглядываясь к нравам людей, развлекаясь видами незнакомой земли и сравнивая кое-что с нашей»[19]. Далее Петрарка делится своими впечатлениями о посещении Парижа, Гента, Льежа и других мест в Брабанте и Фландрии; затем следует рассказ о пребывании в Аахене и Кельне и, наконец, о том, как, миновав Арденнский лес, Петрарка прибывает в Лион (письмо из Лиона, 9 августа того же года).

В 1336 г. 26 апреля другому ученому корреспонденту Петрарка весьма обстоятельно описал свое восхождение на гору Вентозу (Ванту), расположенную в южных предгорьях Альп неподалеку от Авиньона. И вновь он считает нужным сообщить, что утомительное это восхождение было вызвано «только желанием увидеть ее чрезвычайную высоту» (1912 метров). Даже уговоры местного пастуха, доказывавшего, что нечего лезть на крутизну, которую никто и не пытается одолеть, не смогли удержать Петрарку. Чтобы оправдать свое странное с точки зрения современников поведение, он обращается к античности и вспоминает, ссылаясь на Тита Ливия, как македонский царь Филипп взбирался на фессалийскую гору Гем, чтобы полюбоваться открывшимся оттуда видом[20]. Побывав в Риме, Петрарка начинает свое письмо словами: «Мы бродили по Риму одни... Ты знаешь мою перипатетическую манеру прогуливаться. Она мне нравится; моей натуре, моим обычаям она как нельзя более соответствует». Во время этой прогулки Петрарка внимательно присматривался к достопримечательностям знаменитого города. «И на каждом шагу, — пишет он, — встречалось что-то, заставлявшее говорить и восторгаться»[21].

Но что же так занимает в Риме великого гуманиста? Понятно, что Петрарка то и дело упоминает памятники материальной культуры» (дворцы, храмы, триумфальные арки, термы и т.д.), но за всем этим для него стоит история Римского государства, его люди, его слава, его духовная культура. Здесь перед нами — Петрарка-патриот, влюбленный в величие древней Италии.

Но и тогда, когда он бродит по другим странам, он, как правило, обращает пристальное внимание не на флору и фауну, а на людей и их культурные начинания. Именно люди стоят в центре его внимания. Люди и их земная жизнь. Ими занят он и как любознательный путешественник, и как филолог, и как мыслитель. В связи с этим нравственная философия Цицерона ему дороже натурфилософии Аристотеля. В противовес Аристотелю он хвалит Сократа за то, что тот «первым из всех словно свел философию с неба на землю и, оторвав от созерцания светил, заставил жить среди людей и рассуждать о человеческих нравах и делах»[22]. Петрарке дорога философия, которая обитает не только в книгах, но и в душах, заключена в делах, а не в словах, в отличие от схоластической философии, «которой смехотворным образом гордится наша ученая чернь»[23]. О средневековой схоластике Петрарка неоднократно отзывался весьма неприязненно. Он вообще являлся противником любых философских и богословских школ, втиснутых в жесткие рамки застывшей системы. Его влечет духовная свобода, независимость мысли, так пугавшая ревнителей средневековой церковной догмы. «Я тот, — писал Петрарка к Боккаччо в 1363 г., — кому нравится идти по тропе лучших, но не всегда — по чужим следам... Не хочу вождя, который бы меня связывал или стеснял: вождь вождем, но пусть при мне останутся и глаза, и свое мнение, и свобода; пусть мне не мешают ни идти, куда хочу, ни оставлять кое-что без внимания или пытаться достичь недостижимого»[24].