Литература эпохи Возрождения

Но шли годы, и в Петрарке, по его собственному признанию, росло «новое и сильное чувство», влекшее его душу «к Священному писанию»[32]. «Признаюсь, — писал он Франциску, приору монастыря св. Апостолов, между 1354 и 1360 гг., — я любил Цицерона, и Вергилия любил, бесконечно наслаждался их стилем и талантом; многих других из сонма светил тоже, но этих так, словно первый был мне отец, второй — брат. К этой любви меня привело восхищение обоими и такая приобретенная в долгих занятиях близость, какая, ты скажешь, едва ли бывает даже между знакомыми лично людьми... Но сейчас у меня более важные дела, потому что забота о спасении выше заботы об искусстве слова; я читал то, что меня влекло, теперь читаю то, в чем вижу себе помощь... Теперь мои ораторы — Амвросий, Августин, Иероним и Григорий, мой философ — Павел, мой поэт — Давид...»[33].

Так Петрарка подводит нас к душевному конфликту, который в разное время и в разных формах проявлялся в его сознании. В данном случае речь идет о столкновении классической древности и христианства. Но вот что характерно для Петрарки. Как бы отходя от Цицерона и Вергилия, он обращается не к Фоме Аквинскому или Бонавентуре — самым прославленным теологам высокого средневековья, но к Библии (Давид, Павел) и «отцам церкви» IV — начала V в. ( Амвросий, Иероним, Августин), непосредственно вышедшим из античности и еще тесно связанным с ее культурными традициями. Подобный интерес к Библии и раннехристианским авторам характерен и для великого вольнодумца начала XVI в. Эразма Роттердамского, одного из вдохновителей Реформации.

Особенно высоко ценил Петрарка Аврелия Августина (354-430), человека огромной культуры, который наряду с многочисленными богословскими трактатами («О граде божием» и др.) создал книгу, принадлежавшую к числу самых любимых и почитаемых книг Петрарки. Это «Исповедь» — очень живо и искренне написанная автобиография умного и образованного человека, который, отчасти опираясь на классическую мудрость, приходит в конце концов к христианству. Петрарка настолько любил эту уникальную книгу, что постоянно носил ее с собой. Интроспекция «Исповеди» Августина была понятна и близка Петрарке, в многочисленных письмах которого господствует тот же интроспективный принцип.

К 1342-1343 гг. относится знаменитый трактат Петрарки, написанный в диалогической форме, — «Тайна (Моя тайна), или О презрении к миру», в котором Августин прямо выступает в качестве действующего лица. Он является к Франциску (Франческо Петрарке) в сопровождении Истины, чтобы направить его на верный путь. Олицетворяя суровую мудрость христианской доктрины, враждебной земным интересам наступающего Возрождения, он ведет с Петраркой неторопливую беседу. Искусный в римском красноречии, он пересыпает свои доводы цитатами из Цицерона, Вергилия, Горация, Сенеки и других античных поэтов и философов. Но хотя Августин и цитирует классических авторов, его духовный мир уже далеко отошел от духовного мира эпохи Вергилия и Цицерона, которыми был так увлечен Петрарка. Главное обвинение, которое он предъявляет Петрарке, заключается в том, что «жадное стремление к земным благам» заставляет его «блуждать вкривь и вкось»[34]. Петрарку обуревают «пустые надежды», «ненужные заботы». Вовсе не помышляя о загробном воздаянии, он полагается на свой талант, восхищается своим красноречием и красотой своего смертного тела[35].

Но любовь к земной суете обычна для множества людей. Проницательный Августин увидел в Петрарке недостаток, который присущ именно ему. «Ты беспомощно мечешься то сюда, то туда, — говорит он своему потрясенному собеседнику, — в странной нерешительности, и ничему не отдаешься вполне, всей душою». Причиной этого, по мнению Августина, является тот «внутренний раздор»[36], который подтачивает душу Петрарки В другом месте, касаясь душевной болезни Петрарки, Августин называет ее «тоскою» (acidia) или, как называли ее в древности, «печалью» (negritudo). Петрарка не возражает. Более того, он подтверждает эти наблюдения Августина. «И, что можно назвать верхом злополучия, — говорит он, — я так упиваюсь своей душевной борьбою и мукою, с каким-то стесненным сладострастием, что лишь неохотно отрываюсь от них»[37].

Когда же Августин укоряет Петрарку за любовь к суетной земной славе, Петрарка не отрекается от нее. Не отрекается он и от любви к Лауре, которую святой отец готов считать «худшим видом безумия»: «Ничто в такой степени не порождает забвения Бога или презрения к нему, как любовь к преходящим вещам, в особенности та, которую собственно и обозначают именем Амор...»[38] (Амор — Любовь). Хотя Петрарка и считает доводы Августина достаточно вескими, он не способен, да и не хочет отречься от Лауры, в чертах которой «сияет отблеск божественной Красоты, чей характер — образец нравственного совершенства»[39] и любовь к которой побуждала его «любить Бога»[40].