Литература и театр в Англии до Шекспира

В «Лукреции», напротив, мысль эта заключается в самом содержании, которое, словно с умыслом, выбрано в противоположность первому стихотворению. Слепой жажде наслаждения, олицетворенной в образе Венеры, противопоставляет здесь поэт целомудрие римской матроны, в которой сила воли и нравственности трагически торжествует над чувственным вожделением. Правда, что описание преступной сцены в «Лукреции» от этого не сделано ни хладнокровнее, ни с большею скромностью, напротив, кажется, в изображении целомудренной красоты Лукреции есть еще больше соблазнительного жара, нежели в какой-либо сцене «Венеры и Адониса»; но за то раскаяние Лукреции, месть её чистой души над своим поруганным телом, наконец, её смерть обработаны в совершенно ином, возвышенном тоне. Поэт становится свободнее и значительнее, выходя из тесного круга ночной, преступной сцены: одинокая Лукреция, готовясь к самоубийству, останавливается перед картиною, представляющею разрушение Трои – и читатель невольно наводится на сравнение гибели Лукреции от Тарквиния с гибелью семейства Приамова от похищения Елены. В «Венере и Адонисе» поэт, углубляясь в сладострастное положение, которое скорее может быть предметом для живописи, очевидно находился под влиянием «сладкого искусства» Овидия; в «Лукреции», напротив, возбужденный Виргилием, он исполнен высокого нравственного чувства и бросает взгляд в сферу великих событий. Такие противоположности были отличительною чертою шекспировского творчества и словно потребностью его многосторонней натуры. Новые поэты, как, например, Гёте, беспрестанно воспроизводят в своих сочинениях один и тот же любимый характер: Вейслинген Вертер, Клавиго, Стелла, Эгмонт, с весьма легкими изменениями. Шекспир, напротив, с первого раза обрабатывал данный материал с тою оконченностью и полнотою, которые делают возвращение к нему уже невозможным и скорее вызывают к обработке другого, противоположного материала.

Для тех, которые знают Шекспира только по его драматическим произведениям, обе эти поэмы покажутся очень странными по своей внешней форме. Вместо действия, все в них сводится на одни речи. Особенно в «Лукреции», исключая описания преступления Тарквиния, холодное красноречие и бесконечные рассуждения совершенно преобладают над поэзиею. Что так удивительно отличает монологи в драмах Шекспира, именно, это искусство сосредоточивать всю бездну ощущений в немногие великие очерки, в поэмах представляется совершенно наоборот. Ложная, манерная форма тогдашних пастушеских стихотворений, писанных в подражание итальянским образцам, отразилась на обеих поэмах и особенно на «Лукреции». Отличительные признаки этой формы, заимствованные из итальянских «concetti», суть: придуманность странных, невероятных сравнений и образов; глубокомысленность, расточаемая по поводу самых пустых предметов, умничанье и искусственное остроумие вместо поэзии; воображенье, направленное на изобретение логических контрастов, утонченных различий и эпиграмматических тонкостей. Очевидно, что Шекспир был здесь еще под влиянием современных образцов, только далеко превосходит их силою и роскошью своей фантазии. Впоследствии – и даже в одной из первых комедий своих («Безплодные усилия любви») – он уже смеется над этою манерностью и заставляет Бирона называть этот род поэзии «тафтяными фразами, вытканными шелковыми выражениями, бархатными гиперболами, педантическими фигурами, жеманною аффектациею и летними мухами, порожденными модою ложного блеска». Но тем не менее во многих местах его произведений заметны следы этих фальшивых блесток искусства, хотя иногда он употребляет их с намерением, для противоположных целей. Этому же влиянию современных образцов надобно приписать и то, что в первоначальных его драмах трагическая настроенность (пафос) такь часто отзывается некоторой напыщенностью. Не подлежит сомнению, что Шекспиру очень нравилось широковещательное красноречие Сенеки и блестящий стиль Виргилия. Доказательством этому, между прочим, служит то, что он заставляет Гамлета удивляться известному рассказу о смерти Пирра. «Лукреция» большею частью написана вроде этого рассказа. Замечательно, что в юношеских произведениях Гёте и Шиллера видно особенное предрасположение к Виргилию: для юности героическое заключается больше в громком и блестящем стиле Виргилия, нежели в простом величии Гомера. Кроме того, Шекспир по натуре своей был виргилиянец. Впоследствии же, когда ему случалось в драмах своих намекать на борьбу греков сь троянцами, он был постоянно пристрастен к троянцам. Может-быть, это можно объяснить тем, что старинные английские хроники производят древних бриттов от троянцев. Как бы то ни было, но только с этой точки зрения становится понятным последнее произведение его «Троил и Крессида».