Литература как социальный институт: Сборник работ

Массовая же литература – в тематизируемых ею формах – редуцирует потенциальные разрушительные, не просто – проблемные, а доведенные до степени аномии («если бога нет, то все позволено») последствия индивидуального произвола, т. е. автономной субъективности, с которой снят ореол «высокой культуры». Поэтому дискредитация массовой литературы (массового искусства в широком смысле, включая кино, рекламу, эстраду, поп-культуру, молодежную суб– и контркультуру и т. п.) указывает пределы и легитимные основания, лежащие в символических объективациях различных социальных общностей. Другими словами, функционально и типологически массовая литература производит то же действие, что и долитературные (дороманные) образно-символические экспрессивные формы (классицистские и проч.). Отсюда же частое заимствование некоторых конструктивных или семантических особенностей, на сходство с которыми обычно указывают исследователи: подобие мелодрамы высокой трагедии, сохранение оды или сатиры в качестве газетного жанра, театральность («пространственная» представленность героев, описательность картин) массовой литературы, точнее, некоторых ее форм, «ложная эпичность», архаизирующая метафорика, мифологические герои-братья и другие формы традиционализации.

Однако дело не в самих этих формах и принципах – в элитарной литературе они применяются столь же часто; дело в их функциональном различии.

Литературность, цитатность массовой литературы не меньшая, чем у высокой, но роль ее иная: «литературностью» (любого рода – языка, стилистики, героев, композиции и т. п.) в этом случае удостоверяется правдоподобие, онтологичность изображения реальности. Явные литературные присадки играют роль метафизических предикатов определений действительности, они – знаки самой «жизни» в ее оформленности и (хотя бы потенциальной) осмысленности (судьба, провидение), указания на подлинность или документальность репрезентации изображения и тематизации значений в тексте[84]. Посылка подлинности изображения является условием значимости репрезентации нормативных регулятивных структур, тематизируемых в том или ином аспекте. Без этой посылки невозможно было бы социализирующее воздействие литературы, поскольку обнаружение фикционалистского плана репрезентации социальных норм, их символического модуса сразу же лишало бы их нормативного характера, конституирующего принудительный или обязательный способ социального взаимодействия. А это значит, что такая литература перестает поддерживать в дифференцирующемся (в ситуациях социального изменения) обществе образцы нормативного действия.

Таким образом, массовая литература «дотягивает» посредством чисто литературных элементов изображения актуальной, современной (и в этом смысле проблематичной[85] для той или иной социальной группы) реальности до ее нормативных определений, до модуса «долженствующего быть». Поэтому смысловой финал в массовой литературе (ее «мораль») помечается непременными чертами традиции: праздничностью, экстатичностью, красивостью, утопичностью (локализацией вне бытового, повседневного, профанного пространства и времени) и т. п. маркировками.

В отличие от массовой, «высокая» литература открыто демонстрирует «литературный» характер произведения; в прямой форме обнаружения цитатности указывает на материал и источники своей «сделанности», т. е. воспроизводит знаковый характер своего построения. (Отсюда интерес семиотиков к анализу этой знаковости.) Демонстрация подобной литературности, т. е. очевидности литературного материала, вторичного использования семантических образцов для построения новых текстовых образований, есть демонстрация культурного характера литературной деятельности, репрезентация самих принципов построения произведения, аналогичных культуре в целом[86].