Литература как жизнь. Том I

Понятно, они себе позволяли. А Долматова тоже устранили. Оба оказались ранними жертвами уже начавшего распадаться режима, которому полностью принадлежали и верно служили. С режимом разделяли достижения и горести. Достоинства и пороки режима были им присущи. Но у них и пороки шли в дело. Какое? Борьба за породу, и двумя выдающимися специалистами своего дела пожертвовали ради выживания и выгоды те, кто спешил разоблачить преступления режима как дело не их рук.

Когда пересуды о гибели Тиграныча все тянулись, мне было сказано: «К тебе вопросов нет». Сказал это главный редактор журнала «Коневодство и конный спорт», где я начал сотрудничать. То же самое редактор повторил, когда низложили Долматова. Имел редактор сведения верные: близкого к чекистам Бабеля сопровождал на бега… Редактор дал мне понять: был я неопасен тем, кто убрал и Тиграныча, и Долматова. Кто? Тиграныч в предсмертном письме их перечислил поименно, требуя, чтобы они не приходили на его похороны. Долматов не успел таких инструкций оставить, скончался скоропостижно, но я знал не пришедших на его похороны ближайших сотрудников.

С гибелью Тиграныча записка, выданная им, оказалась окружена ореолом нетленности. После ухода Грошева на пенсию, его конюшню, где я продолжал числиться, принял Саввич, наездник Петр Саввич Гриценко, он аттестовал меня так: «Ему ещё при покойнику было разрешено за вожжи держаться день и ночь». А бывалые игроки удивлялись, почему же я ещё не озолотел. Саввич «мертвые петли» умел вить, через доверенных лиц делал ставки на себя самого и выигрывал, но никто из посторонних не знал, когда выиграет. А я? Саввич знал, на каких условиях «покойник» разрешил мне держаться за вожжи, и за все годы не услышал я от мастера ни слова об игре. И когда я попал в малину, где обсуждались секреты, один из тотошников обеспокоился: «Что же это мы при нем? Начальству донесет!» – «Не играет» – успокоили человека.

Когда же Мишка-Яковлев от имени своего друга, Твардовского, обратился ко мне с просьбой, я тотчас пошел к завхозу, при котором застрелился Калантар. Свидетель гибели директора, единственный из непосредственного окружения преданный друг, Борис Васильевич Чернецов, рассказывал: они хорошо сидели и отдыхали в том директорском кабинете, где дня за два до того переводил я статью из «Голоса гончих». Немного им не хватило. Чернецов посылает. Тут его вызвали к телефону в его кабинет, на том же этаже. «Навоза, мать их, просили!» – так просила у Чернецова вся Москва, если требовалось удобрять участок. Начался и затянулся разговор по мере выработки делового соглашения. Вдруг дверь настежь – на пороге Тиграныч: «Где же твои сатрапы?» – «А я, – рассказывал Чернецов, – ему в ответ рукой махнул. Дай договорить!» Хлопнула дверь. И вскоре грохнул выстрел. Из ружья. Прежде чем хлопнуть дверью, Калантар, говорят, крикнул: «Я пошел к Мишталю!» Мог это услышать единственный свидетель? Борис Васильевич был глуховат и к тому же занят разговором. Думаю, контаминация ипподромных сказаний.

Георгий Мишталь, в просторечии Жора, выдающийся всадник, довел себя до инфаркта и смерти потнением, выпариванием лишнего веса. Друг его, мастер спорта Игорь Коврига бросился под электричку, считая себя причиной гибели прекрасной амазонки, в которую был влюблен. Звали ее Римма Леута, она упала и разбилась, преодолевая препятствие. Входила Римма в команду ВВС, учрежденную Василием Сталиным. Василий занимался конным спортом с детских лет, когда же на плечах у него появились генеральские погоны, стал патроном конников. Однако верховая езда уже мало его интересовала, у него развилась алкогольная эпилепсия: если садился в седло, то у него начиналось головокружение. Угарная обстановка окружала сына вождя. Собаку у конюшни пристрелил: «Ты на кого гавкаешь?»

По свидетельству наездника-троечника Кузьмича, который до посвящения в кучера был правительственным охранником, отец-вождь разгула не поощрял и стал генерала-сынка, как мальчишку, отчитывать, а тот ему (в передаче Кузьмича): «Батя, зачем переживаешь? Ведь ты же хозяин страны!» В ответ вождь взорвался: «Но я порядков не нарушаю!» – Кузьмич показывал жесты возмущенного властелина.

Между тем Мишталь на коне Радамес успешно брал барьеры и стал чемпионом, погиб же он из-за немилосердного выпаривания. А вес набирал вынужденно: его вместе с Ковригой Василий Сталин сделал своими фаворитами, проще говоря, собутыльниками. После застолий и перед скачкой – парная. Сейчас уже не скажу, сколько тогда, в последний раз, Жоре пришлось сбросить, но его соконюшенники вспоминали об этом с выражением ужаса в глазах, и кончилось самоубийственное потнение разрывом сердца.