Литература как жизнь. Том I

Следующее предложение по десталинизации поступило от Молотова. Так говорил мне отец, сам он ещё оставался в опале, ему рассказали знакомые редакторы. Пробный шар, пущенный Молотовым, – это забытый поворотный пункт послесталинских времен. Даже сам Молотов, беседуя с Чуевым, о своём выступлении не вспомнил, может быть, и не хотел вспоминать, а Феликс, собеседник дотошный, видно, о том совещании не знал и не спросил об очередном подступе к десталинизации. Собрали редакторов всё там же, в помещении разоблачительных процессов, в Доме Союзов, выступил перед ними старейший из руководителей Партии и говорит, дескать, понаделали вы множество непростительных ошибок, тексты искажали, правду от советских читателей скрывали. А издательские работники (руководящие работники) про себя думают: по какому же щучьему велению совершались ошибки? Искажали, что говорить, скрывали, не без этого, но кто в самом деле виноват в том, что мы искажали и скрывали? С подчинённых «козлов» спросить за грехи начальства, таков был молотовский, в духе самого Сталина, вариант отречения от сталинского наследия, и не одни редакторы оказались, надо полагать, поставлены о том в известность. Иначе почему же Молотов с политического горизонта исчез? Столкнулся я с ним годы спустя на Тверском бульваре: прогуливался, частично реабилитированный, и об руку с ним возвращенная из лагеря супруга. Исторического старика не узнавали, либо узнавать не хотели, не обращали на него внимания. Родилась легенда: в плохую погоду идёт Молотов по улице, останавливается машина, сидящий за рулем говорит: «Вячеслав Михайлович, пожалуйста, садитесь, я вас подвезу». Поехали, едут. Молотов у великодушного водителя спрашивает его имя-отчество. «Озеров я, Вячеслав Михайлович, Николай Озеров, футбольные репортажи веду», – отвечает водитель. Молотов восхищается: «Что вы говорите?! Сейчас приду домой, расскажу, мне же никто не поверит». Крупица достоверности: популярность радиокомментатора и безвестность второго после Сталина лица в государстве.

Хрущев переложил всю вину на покойника – никому из сталинистов не сделалось обидно. Вину предложила поделить Светлана Иосифовна: валят всё на её папашу! «Больной человек», – сказал о ней Косыгин. Кому нужно саморазоблачение? Практика универсальная: «вращающаяся дверь», через которую входят, выходят и снова входят люди того же круга.

«Оттепель» (Илья Эренбург).

«Тля» (Иван Шевцов).

«Не хлебом единым» (Владимир Дудинцев).

«Секретарь обкома» (Всеволод Кочетов).

Прочитанный нами текст создал из нас единый фронт сочувствующих жертвам «большого террора». Студенты старше нас, не считая двух-трех исключений, не стремились подрывать порядок, в который уже успели врасти. Мои сокурсники высказывались радикальнее старшекурсников, и были наказаны способами, напоминавшими едва отошедшее сталинское время. «Мы хотим понять, почему на тридцать девятом году советской власти рабочему человеку плохо живется в нашей стране», – рассуждавший в таком духе мой сокурсник, с которым мы вместе отвечали за лекционную работу, погиб при невыясненных обстоятельствах. Другой, говоривший «Нам непонятно, и мы требуем ответа», получил разъяснение в традиционной, восходящей к царским временам форме: был отдан в солдаты, мы из летних военных лагерей вернулись, он так и остался в армии. Третий не спрашивал, а предлагал меры по преобразованию системы. Сделано это было в докладной Правительству. Предложения моего сокурсника сводились к двум пунктам: власть Советам и социализм, совсем не то, о чем тридцать лет спустя заговорил старшекурсник с другого факультета, сам ставший правительством и провозгласивший перестройку, – очередное извращение идей и понятий. «Больше социализма» у него означало как можно меньше, а у моего сокурсника всё было взято из книжек, по которым нас учили. Власть советская? Дадим власть Советам. Социализм? От каждого по способностям, каждому по труду! За углом, у юристов, правоверный (на словах) сторонник псевдосоветского режима, Михаил Горбачев, продвигаясь по комсомольско-партийной лестнице, успел получить диплом, а инициатива моего соученика была наказана. Один из самых способных студентов на нашем курсе, Валентин Недзвецкий (да узнает история это имя), предлагавший установить в Советском Союзе советскую власть, был задержан в аспирантском продвижении.