Литература как жизнь. Том II

Почему Вторая Империя держалась так долго, хотя и не отвечала требованиям своих граждан? Опорой, которой держалось это государственное устройство была армия. Но условие существования армии – война, и армия, которая разрослась до гигантских размеров, не могла бесконечно сохранять свое господство над обществом. Приходилось искать повода для начатия какой-нибудь новой войны. Если бы даже император искренне желал мира, как он уверял, необходимость заставляла его искать войн. Рядом внешних войн «посредственный и смешной человек» продлевал свое правление, как он же узурпировал свою власть манипулцией с помощью классовой борьбы. Вторая Империя кончилась тем же, чем началась: жалкой пародией. Народ стал опытнее и не хотел низвергать существующий порядок прежде, чем можно было достаточно ясно увидеть, какие учреждения появятся в случае падения существующих, нужно было удостоверится, что новые учреждения заслуживают хлопот перестройки.

«Высшие сословия льстили себя надеждой, что смогут долго дурачить низшие сословия и тем не надоест оставаться в дураках».[298]

Моего соседа, слесаря, прошедшего войну, по фамилии Зайцев, все называли «Зайцем», и даже мороженщица, с которой он жил, пользовалась прозвищем, с чем он мирился как обозначением своего места в мироздании. Когда поют «День Победы», при словах «приближали, как могли», в моей памяти воскресает он, знавший, на что способен, и не более. В кино таких играл Крючков Николай, имя соседа мне осталось неизвестно.

Вторая Империя низвергла сама себя в результате последствий ее собственных действий, которые вели к финансовому кризису и междоусобию в лагере её собственных преторианцев. Похоже?

Что о происходящем сказал бы Лифшиц? Излагая взгляды Маркса на диалектику общественного развития, Михаил Александрович использовал термин физиологии регрессивная метаморфоза: живые существа утрачивают некие органы и обретают новые. У насекомых это выражается исчезновением органов чувств и прогрессивным развитием органов репродуцивных.

1991–2018 гг.

Приложения

В закрытой зоне

Над страницами Терца-Синявского

Не буду повторять уже сказанного о внутренней рецензии на сборник А. Д. Синявского для издательства «Советский писатель» (см. Т. 1, с. 499-500). Отмечу лишь один момент: тогда в печати со ссылкой на Г. А. Белую появились сведения, будто бы я высказался против издания сборника и высказался потому, что в него были включены «Прогулки с Пушкиным» (см.: Хроника «гражданской войны» – «Книжное обозрение». № 5, 1992, стр. 5). Как увидит читатель, у меня этого мотива не было. «Вопросы литературы» при моем редакторстве полностью опубликовали «Прогулки», сопроводив публикацию обсуждением за «круглым столом», где я в свою очередь высказался. Доработав текст рецензии, я включил рецензию в сборник своих статей для издательства «Столица», но мой сборник не появился. У меня сохранился лишь один из вариантов, подготовленных для «Столицы». Оставив по существу текст нетронутым, я все же разрубил чересчур длинные фразы и перенёс подсторочные примечания в основной текст.

«Политика всё перекрутила и перепутала».

Алексей Ремизов, 1923 г.

Андрей Синявский приводит слова, произнесенные представителем старшего поколения русской эмиграции свыше шестидесяти лет тому назад. Сейчас запутано до невозможности распутать в границах отпущенного нам времени! Сваленность в кучу всевозможных обстоятельств, политических и литературных, перепутанностть и смещенность критериев, общественных и творческих, создает у нас особые явления, которые, оказавшись политически недозволенными, признаются критически неприкасаемыми. Отнимая у автора политические права, мы предоставляем ему неограниченное право самоутверждения в качестве преследуемого. Созданы условия, при которых запретность и нелегальность гарантируют репутацию оригинальности и даже талантливости.

Об этом собственно и говорится у Синявского в статье «Литературный процесс в России», основной для становления его репутации там, за рубежом: у нас литературный процесс – прежде всего процесс судебный. Запрет побуждает писать и родит литературу: оказаться под судом или, тем более, в заключении, значит, считаться писателем. Нельзя не видеть широчайших возможностей, открывающихся для спекуляции, когда преследуемость служит основным признаком одарённости, и вместе с приговором суд выдаёт патент на звание писателя. «Писателю – ему что? ему море по колено, он сидит себе спокойно в тюрьме, в сумасшедшем доме, и радуется: сюжет! Он, и загибаясь, потирает руки: дело сделано! …» – Синявский знает, о чём говорит: та же ситуация, тот же принцип отразились на его собственной судьбе.