Литература как жизнь. Том II

До чего скудны в духовном отношении воспоминания Набокова! О чем он пишет? Что ему вспоминается? И о чем он не пишет? Чего не может или не хочет вспомнить, как будто того и не было? Однако о том вспоминают, о том пишут другие, принадлежавшие к той же среде, но обладавшие, в отличие от Набокова, известной объективностью в отношении к самим себе и «своим». Так вот, эти люди, которые считали, что в руках у них должна быть вся Россия, иронизировали над Толстым, как вспоминает об этом почти что сверстник Набокова, наш старший современник Олег Васильевич Волков. Свысока та же среда смотрела на Чехова, как рассказывал об этом в своих зарубежных лекциях по русской литературе Д. П. Мирский (Святополк Мирский). Может быть, это была публика Художественного театра? Или посетители Третьяковской галереи? Почитать бы нашим читателям ради прояснения подобных вопросов мемуары Сергея Щербатова («Художник в ушедшей России», Нью-Йорк, 1955), содержательную книгу воспоминаний, не в пример набоковским, почитать бы, и стало бы всем понятнее, что представляла собой эта среда.

В сфере искусства Щербатов очерчивает свое положение, отграничивая себя, знатного дилетанта, от профессионалов – Репина, Серова, Врубеля, Бенуа… Он показывает, как это было – ни они ему социально не чета, ни он им – творчески. Щербатов был живописец все-таки способный – мы же видели его портрет Достоевского, потому-то он и пишет об этом спокойно, потому и приводит подобные разграничения с тонкостью и точностью. Относительно свободное, независимое от многих забот положение дилетанта позволяло такому человеку культивировать, проявлять свои способности, если они у него были, и одновременно не напрягаться настолько, чтобы стали видны границы отпущенных ему способностей. Набокову в силу изменившихся обстоятельств пришлось напрячься, и под напряжением стала видна внутренняя необязательность творчества для него: каждая книга не нажита, а с усилением придумана и «выдана» после длительных размышлений о том, что бы еще такое устроить всем на удивление[306].

Те же самые обстоятельства помогли Набокову, они позволили ему создать иллюзию утраты чего-то, что осталось у него там, в России… А в России-то, будь все по-прежнему, пусть бы нам (мне) даже улицы перед домом Набокова не мести, но зато уж и ему самому в писателях не бывать. Так, пописывал бы себе, как разговаривал на разных языках или играл в теннис.