Литература мятежного века

Но поскольку мы коснулись некоторых сторон дарования писателя, отметим и еще одну, а именно: свойственное ему «двойное зрение». Уходя в прошлое, эпоха как бы очищается временем от всего незначительного, наносного и поддается спокойному и обстоятельному изучению. Поэтому ее значительно легче понять и оценить, чем современность, которая слишком приближена к реальности, и нередко случайное, суетное заслоняет собой ее горизонт. Однако настоящие художники обладают способностью (в отличие от человека-нехудожника) успешно преодолевать подобное препятствие. Будучи наделены своего рода «двойным зрением», они смотрят на близкие предметы как бы с большого расстояния, а на отдаленные — как будто находятся с ними рядом. Именно «двойное зрение» позволяет им отчетливо видеть далекое и близкое во времени. В силу этого художник с равным успехом обрабатывает исторические сюжеты и воссоздает характерные события своей эпохи, своего общества в их целостности и исторической перспективе.

«Двойное зрение» способность «читать прошлое», равно как прогнозировать возможные ситуации будущего, позволили Пикулю постигать сложную диалектику взаимоотношений человека и истории, человека и природы, человека и общества, а его произведениям сообщало, как сказал бы Золя, «силу разнообразных человеческих симфонических желаний».

Вообще историческая точка зрения предполагает взгляд на жизнь как на процесс развития, изменения и становления. Для художника важно определить историческую значимость конкретного явления или события и в образной форме отразить его проявления. Это сложный процесс. «Редко бывает, чтобы кто-либо даже в глубокой старости смотрел на себя и своих современников с исторической точки зрения, а потому он не может и не любит ни с кем ни спорить, ни рассуждать». Далее Гете продолжает: «Если внимательно всматриваться, то находишь, что даже историк не легко относится к истории в этом смысле; каждый из пишущих описывает постоянно события так, как бы он сам при них присутствовал, а вовсе не то, как было до него и что побуждало действовать».4 По-нашему мнению, художественный историзм — это качество идейно-образного строя произведения, выражающее эстетическое освоение действительности в ходе ее развития и становления. Вместе с тем, это степень проникновения художника в процессе истории, умения постичь и раскрыть смысл явлений в реальных жизненных связях с прошлым и настоящим.

Наряду с этим надо учитывать, что история не окаменевшая данность, а процесс, постигаемый не только научным анализом, но и творческим инстинктом, а в искусстве фантазий. Творческое воображение Пикуля не выходит за пределы правды истории и человеческого характера, поставленного в конкретные условия. Примечательно и его проникновение в атмосферу характерных реалий, отдаленных от нас на сотнями лет. Вот две такие картины давнего прошлого.

«Москва же в это время жила сумбурно и лиходейно, во хмелю, в реве охотничьих рогов, в драках, да плясках. — Эй-эй, пади! — и по кривым улицам пронесется, давя ползунов-нищих, дерзкий всадник на запаренной лошади, рядом бок о бок князь Иван Долгорукий, а за ним с гиком да свистом доезжачие, кречетники, псари, клобушечники».

«Что ни улица Москвы — то свой запах. Сычугами несло от места лобного; на Певческой подгорали на жаровнях варварские масляные оладьи; из лубяных шалашей, что напротив Комедиантского дома, парило разварной рыбой; а на Тверском спуске пироги с чудскими снетками воняли удивительно непривычно для испанского гранда».

Сила реализма, правда зиждятся на способности воображения проникать в глубинные пласты эпохи; оно, воображение, неотделимо от художественной правды, являясь производным от действительности. Вспомним слова английского эстетика Джони Рескина: «Подлинное воображение воссоздает правду. Для правдивого произведения характерно то, что оно реально, ощутимо, различимо и ясно… Настоящее искусство отличается вечной жаждой правды и стремлением быть правдивым, оно «всегда интересуется тем, что скрывается за маской».

К Валентину Пикулю, как историческому писателю, приложимо суждение живописца Поля Гогена: «Нет искусства, если нет воображения». Не вымученного, не того, которое забирается в заоблачные выси, откуда уже и не видно ни Земли, ни людей с их делами, заботами и честолюбивыми помыслами и прочее, а фантазии животворной, выраставшей на почве действительности, не отдаляющей чувства и мысли от жизни, напротив, пытающейся ее соками… Она, фантазия, схватывает и порождает «представления и образы, раскрывая самые глубокие и всеобщие человеческие интересы в образном, вполне определенном чувственном воплощении». В то же время поэтическое воображение есть то средоточие, в котором «всеобщее и бытие, собственное и найденное, внутренне и внешнее, всецело претворены в одно» (Гегель). Проще говоря, творческое воображение позволяет приобщиться к миру, а не бежать от него и вместе с тем помогает понять разницу между сознанием обыденным, заурядным и сознанием творческим, как более высоким и глубоким постижением исторического бытия.

* * *