…Во время родов она не выпускала из потной руки телефона. Даже смогла отправить несколько эсэмэсок. В книге она читала, что поначалу нужно не тужиться, а напротив, притормаживать роды, чтобы не было разрывов. Но потом врачи навалились на неё всем гуртом: «Тужься, сильнее! Зад подними!». И девочка выскочила как на салазках. На минутку её положили ей на грудь и тут же приказали снова тужиться: рожать послед. А после девочку сразу отобрали и положили на стол. Она пыталась к ней тянуться, морщась от боли: в это время ей зашивали разрывы.
…Отчество пришлось придумывать вместе с именем. Одиночка. Вслед смотрели сочувственно.
3
…Дочка вернулась за полночь, заперлась в своей комнате. Потом оттуда раздался звон разбившегося стекла… Мать начала колотить в её дверь.
Та открыла улыбающаяся, держа в левой руке молоток. Под её домашними тапочками что-то хрустело.
– Извини, мамочка, оно разбилось.
Та взглянула через её плечо. Спросила зачем-то:
– Совсем?
– Совсем.
Мать посмотрела на неё внимательно и сказала задумчиво:
– Ты стала совсем большая.Про горные дороги
1
…Ослик пах потом и острым сыром, он устал и совсем уже не казался Мишке тем весёлым осликом, которого он утром гладил между ушами. Дед Ашур, который вёл ослика под уздцы, судя по всему, тоже устал: он медленно передвигал свои большие ноги по узкой горной дороге и время от времени останавливался, чтоб присесть на камень и раскурить сноровисто свёрнутую самокрутку.
Мишке было не по себе: он, двенадцатилетний пацан, едет верхом (если можно, конечно, назвать «ездой верхом» медленный подъём на неторопливом животном), а дед, которому, по рассказам, уже давно за девяносто, шёл пешком. Несколько раз мальчик порывался соскочить и уступить место в седле, но Ашур был неумолим. «Сиди!» – говорил он своим хриплым, немного каркающим голосом, и Мишка не перечил: было в деде Ашуре что-то такое, что заставляло мальчика слушаться беспрекословно.
Самое обидное, что Мишка, всегда считавший себя нормальным здоровым парнем, чувствовал себя кем-то вроде инвалида. Всё из-за страшного слова «туберкулез», от которого мама каждый раз начинала плакать… Зато благодаря болезни он здесь.
Вышло, правда, совсем не так, как предполагалось. Даже мама не нашла в себе сил спорить со стариком, когда он веско сказал: «Мальчик поедет со мной один» и тут же отвернулся, всем своим видом показывая, что никакого торга не будет.
И вот теперь, с самого утра перед глазами Мишки только бесконечная горная дорога, которая всё больше и больше начинает напоминать козью тропку. Где-то там, впереди, его ждёт горный аул, молоко и целебный воздух…
…Дед Ашур притушил очередную самокрутку, пригладил рукой седую бороду, прищурил глаз, глядя вниз, в ущелье. Мама как-то рассказывала, что во время войны дед был горным стрелком. Где-то в этих краях и воевал. «Вот бы расспросить!» – подумал Мишка, но пока не решился.
Дед медленно поднялся, подошёл к мальчику, который до сил пор сидел на осле, и велел ему слезать. «Устал дед, хочет сам поехать», – догадался Мишка. Но он ошибся: дед не стал садиться на осла, он просто снял с него поклажу (два больших мешка, свисавшие с боков животного) и молча положил их на плечи Мишки. Тот аж присел от неожиданной тяжести.
В руке деда откуда-то появилась толстая короткая палка. Он указал ею, как жезлом, вверх, на горную тропку, и сказал: «Вперёд, джигит. Бегом!».
И Мишка побежал.2
…От Шинданда до Кандагара колонне три дня ходу. Мишке досталась от дембелей, улетавших в «Совок», совсем новенькая БРДМ, правда, уже с пулевой отметиной и почему-то спущенным передним колесом. Бортовать или ставить запасное было некогда, поэтому ехали позади колонны «наливняков» – «КамАЗов», гружённых бензином – «на подкачке»: открыв до предела кран подачи воздуха в шины, и потому почти без тормозов.
Ехали вдвоём: Мишка-водитель и Сенька-пулемётчик, тоже время от времени садившийся за руль, хоть и не положено было.
Сеньку год назад выперли с журфака МГУ за «аморалку».