Сосед по кабинету для меня – полнейшая загадка. Вот представьте себе: немного лысеющий со лба толстячок с рыхлым лицом, слегка выпяченными губами, в меру красным, пористым носом и кустистыми бровями. На первый взгляд, ничего особенного – типичный образчик мелкого чиновника в министерстве, как все здесь… Ну, может, кроме меня: но я, во-первых, молодой, во-вторых лицо здесь случайное и временное. Для меня нормально сначала опоздать с утра, потом заскучать к обеду, потом болтать с посетителями так, будто это мои старые друзья, потом впрячься по полной за какую-нибудь никому на фиг не нужную бабушку… Но речь тут не обо мне, в конце-то концов, а о нём.
Поначалу, когда я со всеми знакомился, к нему я тоже подошёл и сообщил запросто:
– Меня Коля зовут.
Реакции – ноль. Я улыбаюсь во все тридцать два… пардон, у меня их тридцать один… в общем, улыбаюсь и говорю громче:
– Я – Коля, ваш новый коллега!
И тут на меня медленно-медленно, будто дуло танка, поднимаются бесконечно спокойные, пустые глаза и начинают на меня смотреть.
Честное слово: мне чуть дурно не сделалось! И вот когда я уже хотел отойти к своему столу – от греха подальше, его губы разомкнулись и произнесли внятно:
– Иван… Николаевич.
От этих, таких простых, слов я стоял почему-то абсолютно ошеломлённый.
А между тем эта машина из плоти и крови, видимо посчитавшая, что её разговорная функция выполнена, потеряла ко мне всякий интерес.
И с этого момента я начал за ним наблюдать в любую свободную минутку: благо мой стол стоял почти напротив.
Занятие оказалось небезынтересным: Иван Николаевич действительно оказался уникумом. Он за своим столом восседал, как языческий идол: глаза оловянные, сосредоточенные где-то на внутри себя, в позе – абсолютная неподвижность. Если к нему кто-то подходил с вопросом, то было абсолютное впечатление, что перед тем как ответить он мысленно считает… до десяти примерно. Иногда до двадцати. Видевшие его впервые – типа меня при знакомстве – поначалу пугались: он отвечал именно в тот момент, когда вопрошающий уже терял всякое терпение.
Коллеги о нём отзывались просто: «флегма», а вот начальник отдела – старый хитрый лис, очень ценил и использовал в своих целях его уникальные достоинства. Дело в том, что к нам в министерство, как и во многие конторы, иногда приходят всякие сумасшедшие скандалисты, от которых никак не отвязаться. Все уже знали: таких надо отправлять к Николаичу. Наблюдать за их реакцией было удовольствием чистейшей воды: чем говорливее был такой маньяк, тем меньше у него было шансов добиться от Николаича хоть какой-нибудь реакции. Обыкновенно эта схватка происходила так: посетитель, брызжа слюной и всё более себя распаляя, выливал на него грязные словесные потоки, пока в паузе между ними не получал абсолютно спокойный ответ:
– Ну и что вы от меня хотите?
Поговаривают, что одного такого потом вывозили на «скорой»…. А вот более стойких он мог слушать часами, нисколько не утомляясь.
Не менее интересным бывало его общение по телефону. Брал его Иван Николаевич обычно гудка с седьмого, после чего с минуту примерно подносил к уху трубку, а потом произносил туда сакраментальное:
– Да.
После чего снова надолго замолкал.
Дальше разговор мог варьироваться, но обычно сводился к рубленым, взвешенным фразам: «Нет», «Не знаю», «Зайдите завтра» и т. д.
Бумаги на столе Ивана Николаевича всегда были в идеальном порядке: слева – стопка входящих, справа – исходящих. Изучал он их медленно, но дотошно.
Ещё его очень любили отправлять на заседания или на ковёр к начальству: он не тушевался нигде – во время самых отчаянных криков в начальственном кабинете он ничуть не менялся. Кончалось обычно тем, что коньячком отпаивали начальника. Я ж говорю – уникум!