Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля

Словно для того, чтобы подчеркнуть свою преемственность от Гоголя, Бабель начинает «Гапу Гужву» со сцены, очень напоминающей карнавальную свадьбу в финале «Сорочинской ярмарки». Только в рассказе Бабеля происходит не одна свадьба, а шесть: «На масляной тридцатого года в Великой Кринице сыграли шесть свадеб» [Бабель 1991, 2:187]. Уже в самых первых предложениях «Гапы…» Бабель показывает, как нарушаются все правила и обычаи. Как указывает Кэрол Эвинс, хотя масленичные ярмарки были обычным делом, венчаться в эти дни по православным обычаям было нельзя[307]. Описывая эти масленичные свадьбы, Бабель показывает нам доходящее буквально до варварства буйство местных жителей («обычаи старины возродились»), проявлением чего является поведение одного из сватов, настаивающего на своем праве «пробовать невесту». Из шести простыней, поднятых на шестах после первой ночи, «только две были смочены брачной кровью» [Бабель 1991, 2: 187].

Гапа Гужва, заглавная героиня рассказа и сельская проститутка, царит на этих праздничных гуляниях. Она взбирается на крышу хаты, срывает одну из испачканных кровью простыней и размахивает ею перед толпой, держа в другой руке бутылку водки: «Гапа опрокинула бутылку себе в рот; свободной рукой она размахивала монякой. Внизу гремела и плясала толпа» [Бабель 1991, 2: 187]. Когда заканчивается спиртное, она вскакивает на свою кобылу и мчится за добавкой. Отплясывая со своим любовником, «чужим мужем» Гришей Савченко, она «разлеталась no-городскому» [Бабель 1991, 2: 188]. Когда на третий день свадеб воцарились полный хаос и разгул, Гапа одна остается плясать в пустом сарае:

Она кружилась, простоволосая, с багром в руках. Дубина ее, обмазанная дегтем, обрушивалась на стены. Удары сотрясали строение и оставляли черные, липкие раны.

– Мы смертельные, – шептала Гапа, ворочая багром [Бабель 1991,2: 188].

Сексуальная раскованность Гапы, ее физическая мощь и здоровый аппетит (в какой-то момент она достает из-под юбки пакет с семечками) олицетворяют собой коммерческий пейзаж со всеми его товарами, суматохой и опасностями. Население Великой Криницы ведет себя так, словно наступает конец света, и проститутка Гапа становится автором-торговцем, который управляет этим процессом.

На этих гуляниях царит атмосфера буйного карнавала, которому присущи почти все те элементы неофициальной культуры, которые отмечает Бахтин в своей книге о Рабле: «Площадь была средоточием всего неофициального, она пользовалась как бы правами “экстерриториальности” в мире официального порядка и официальной идеологии, она всегда оставалась “за народом”» [Бахтин 1990: 170]. Разгул, творящийся во время этих свадебных гуляний, является вызовом той самой официальной идеологии, рупором которой в «Гапе…» является не представитель Церкви, а Ивашко, уполномоченный РИКа (районного исполнительного комитета) по коллективизации[308]. Хотя Гапа предлагает Ивашко разделить с ней традиционный свадебный каравай, он отказывается принимать участие в праздновании: «Мне нетактично с вами каравай делить, – сказал он, – разве ж вы люди?.. Вы ж на собак гавкаете, я от вас восемь кил весу потерял…» [Бабель 1991, 2: 189]. Символично, что Ивашко, не сумевший убедить сельчан вступить в колхоз, жалуется на потерю веса, тем самым как бы предвосхищая голод, который в действительности вскоре наступит на Украине в результате этой самой коллективизации [Бабель 1991, 2: 188]. Более того, фраза «Вы ж на собак гавкаете» является далеко не единственным примером сопоставления людей с животными в этом тексте. Гапа презрительно сравнивает своих дочерей с верблюдами и удивляется: «откуда они ко мне?» [Бабель 1991,2: 190]. Усы коротконогого Трофима «поднялись, как у моржа» [Бабель 1991, 2: 190]. Чужаки, явившиеся в село для того, чтобы провести коллективизацию, и Гапа, самый авторитетный житель Великой Криницы, воспринимают сельчан как животных, которых, возможно, необходимо приручить. Даже у Ивашко оказываются «зрачки больной кошки», что, возможно, и объясняет его неспособность управиться с местными жителями, которых он сравнивает с собаками [Бабель 1991, 2: 188].