Литературная черта оседлости. От Гоголя до Бабеля

Еврейская литература зачастую боролась именно с этими стереотипами. В отличие от книг на украинском языке, публикации на идише и иврите в Российской империи были разрешены с 1840-х годов и до Октябрьской революции, хотя и подвергались строгой цензуре[45]. Языки, на которых говорили евреи в царской России, имели разные области применения. Евреи в то время владели минимум тремя языками: ивритом, идишем и каким-то одним, а иногда и несколькими местными или международными языками. Бенджамин Харшав называет это «трехъязычием» европейских евреев. Эти языки не были полностью взаимозаменяемы, как, скажем, французский, итальянский и немецкий, на любой из которых вы можете переводить один и тот же текст, если знаете их. Скорее, у каждого языка была своя особая роль: иврит использовался для молитвы, идиш – в быту, а местный язык – для дел, не связанных с еврейскими реалиями; все вместе они образовывали большой многоязычный словарь, который использовался в трех различных дискурсах. Однако нееврейские языки не были равны между собой. Русский, польский и немецкий являлись государственными языками и имели особый статус по сравнению с языками других восточноевропейских народов, которые зачастую были лишены политических прав. Хотя в XIX веке многие евреи, жившие в селах и местечках (особенно женщины, нередко работавшие на рынках рядом с украинскими торговцами), чаще говорили на украинском, а не на русском, еврей из большого города в Восточной Украине с большей вероятностью владел не украинским, а русским языком. В украинской литературе XIX века эти языковые нюансы иногда утрировались: еврейские персонажи, как и гости из России или царские чиновники, часто говорят на русском языке, что маркирует их чужеродность и нарушает плавное течение украинской речи.

За счет упомянутого выше трехъязычия еврейские писатели могли варьировать языки, обращаясь к той или иной аудитории. Литература на идише в XIX веке расцвела не только благодаря своим художественным достоинствам, но и потому, что служила средством распространения идей еврейского просвещения и модернизации в еврейской читательской среде. Именно еврейский журнал «Фолксблат», издаваемый Александром Цедербаумом, вдохновил в 1883 году Шолом-Алейхема, чьи рассказы и повести на русском и иврите не пользовались спросом у издателей, начать писать тексты на родном языке. Возможно, некоторыми еврейскими писателями переход на идиш воспринимался как шаг назад, зато они получили доступ к аудитории, которая была бы для них потеряна, продолжай они писать на иврите[46]. Хотя литература на иврите в идеологическом плане была во многом более развита, чем литература на идише, идиш, будучи языком торговли, был идеален для описания коммерческого пейзажа. Именно коммерческий пейзаж, ставший центральной темой зарождающейся литературы на идише, позволил писателям обратиться к новому кругу читателей: для того чтобы в жизни евреев действительно произошли перемены, лучшие образцы современной еврейской художественной литературы необходимо было адресовать мужчинам и женщинам, в быту, учебе и торговле использовавшим идиш[47].

Иврит был в то время языком еврейской интеллигенции: для ее представителей переход на идиш был сродни гоголевскому обращению к форме сказа. Они считали, что опускаются до уровня непросвещенного, хотя и умеющего читать большинства, говорящего на идише. Однако если русские писатели, следовавшие культурным трендам начала XIX века, были увлечены экзотическим (и, как они полагали, лишенным письменности) украинским фольклором, то еврейские писатели второй половины столетия испытывали более сложные чувства к еврейской традиции как таковой. Симпатия, которую они питали к традиционному укладу и фольклору, сочеталась у них с неприятием религиозной гегемонии, препятствовавшей общественному и научному прогрессу[48]. В творчестве отцов-основателей идишской литературы этнографические мотивы всегда пронизаны иронией и самокритикой. Художественные тексты на идише, написанные в XIX веке, могут быть фольклорными по форме, но в них почти всегда показывается ущербность еврейской традиции. Иначе говоря, современные еврейские писатели, чье творчество стало результатом Гаскалы, использовали в своей прозе фольклорные мотивы, но делали это скорее для критики еврейской традиции, а не для ее романтизации. К началу XX века в литературе на идише появились модернистские течения, центром которых стали украинские территории в черте оседлости. Модернист Давид Бергельсон, входивший в «Киевскую группу еврейских литераторов», утверждал, что Украина (а не Польша) «была колыбелью подлинного таланта» [Estraikh 2005: 49].