Литературная Газета 6259 ( № 55 2010)

Оспорить трудно. Всякое серьёзное явление искусства имеет претензию отразить в себе весь мир, включая момент его возникновения. Это – основа настоящего искусства. Способность воспринимать произведение, созданное в согласии со священной традицией, – дар богов. Лишённый его – не столько смешон  и жалок, сколько непонятен и странен.

«Грешат позитивизмом» не математики или, положим, физики. Нет, высокомерие к сакральному сквозит как раз в речах иных театроведов. Добро бы миф не знал какой-то оптик и спектроскопист, но вот беда: его забыл гуманитарий! Роль мифа для него играет позитивная наука, но дело в том, что именно в науке такой театровед совсем не сведущ!

Однако без смущения сей легковесный критик и дальше пронесёт «ату» своей сплочённой стаи и в адрес Штрауса, и в адрес «Женщины без тени».

В самодовольстве описанного «театруполномоченного» нет, впрочем, злонамеренности: он просто либерал и, следовательно, позитивист. А у либералов и позитивистов отсутствует орган, которым воспринимают сакральное. Посочувствуем, но вспомним, что и им есть утешение: для тех театроведов, которые в «Женщине» видят комичность ненужной ныне претензии, есть сериал «Школа».

И пусть они оставят Рихарда Штрауса нам, мистикам.

МИФОМ ПО ЖИЗНИ

«Женщина без тени» написана в 1918 году. На первый взгляд ничего не добавляющая к пониманию оперы деталь: подумаешь, только что закончилась мировая война! В том-то и дело…

После Первой войны новую философию битвы дал нам Эрнст Юнгер. В своём «Рабочем» он бестрепетно обобщил опыт массовых убийств, абсолютно неведомый прежним войнам. Юнгер не осуждает – он объясняет тотальную войну исходя из философских, социологических, экономических кондиций времени. Массовое уничтожение мирного населения в современных войнах, отсутствие в них чёткой линии фронта он видит обусловленным новым типом общественных отношений и появлением нового человеческого типа: типа «рабочего».

После Второй войны феномен тотальной войны завершается мифологическим обоснованием, священным: Роже Кайуа признаёт, что война в современности, лишённой праздника (эпоха «рабочего» Юнгера!), должна исполнять роль эксцесса, высвобождающего силы хаоса, совершающего убийства, бесчинствующего ради смерти-и-возрождения мира. Только так вселенная способна продолжать жизнь: умирая в старом виде, она обновляется в повторном акте рождения. Раньше для этого были карнавал, мистерии Диониса…

Но – война позади, хаос отступил, пришло время становления. На историческую сцену выходят аполлонические силы, созидательные, упорядочивающие. На повестке дня – новый космос, новый порядок.

Эта идея не была отвлечённой между двумя войнами. Вспомните, что именно тогда возникло движение германской нации к новому европейскому устройству. И Рихард Штраус тоже принял в строительстве новой Европы участие.

Насыщенная вполне прозрачной символикой опера Штрауса–Гофмансталя как раз о том, что на смену хаосу приходит созидание, на смену беспутству и оргиям – сосредоточенность и отказ.

ИНИЦИАЦИЯ

Неясным либретто Гофмансталя может показаться лишь тому, кто совсем уж нечувствителен к сакральному. На деле же его история проста и традиционна: она о превращении хаоса в космос.

Кто такая «женщина без тени»? Что это за символ? Понятно, что здесь мы имеем дело с неорганизованной бесформенной материей, лишённой различий в своих составных, лишённой даже самого понятия «часть». В этой среде попросту нечему и не от чего отбрасывать тень. Традиция этим свойством наделяет женское начало мира. Который, заметим, всегда форма.

Где выход из парадокса, утверждающего первичность женского мифа по отношению к мужскому, но приоритет мужского мира и его доминирование над женским в созидательной истории?

Да вот он, и о нём говорит христианство: женщина-жидкость сама становится сосудом-формой лишь в тот момент, когда в ней зачинается дух – новая жизнь.

Поэтому в «Женщине без тени» основная коллизия – поиск материнства и симметричный отказ от него. А также – преодоление мужского и женского в священном браке, высвобождение из бесформия-небытия мириадов нерождённых детей (вполне традиционная метафора: от соитий Урана и Геи возникало чудовищное потомство, буквально вбиваемое отцом снова в хаос). В общем, рождение мира.

Сюжет прост: у Императора есть жена, не отбрасывающая тени. Поэтому не способная к деторождению. Ей нужна тень как залог плодовитости. И она идёт искать необходимое для заключения священного брака.

На нижнем уровне мы видим Красильщика и его жену. Последняя готова расстаться с тенью, отказаться от нерождённых детей: ради обретения земного наслаждения и могущества она готова на преступление и кощунство.

Жена Императора ищет форму, жена Красильщика отказывается от неё. Наверху идёт напряжённая созидательная работа, внизу – разрушение, смерть…