Заведёт прямо за руку в невские –
То ли воды, то ли миры
Беспричинной его игры
Достоевской...
Белый день на своих руках
Скоро ночь понесёт и, в рукав
Векового моста упав,
Вдохновенье найдёт под спудом.
Горсть иронии в талых снегах.
И, не споря, наверняка
Остаётся принять как факт
Орфографию пленного чуда.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Вне строя
Литература
Вне строя
ОБЪЕКТИВ
Ольга ШАТОХИНА
Владимир Войнович.
Автопортрет. Роман моей жизни. –Создателя «Жизни и необычайных приключений солдата Ивана Чонкина» Войновича регулярно путали с автором «Овода» Войнич. Как вспоминает Владимир Николаевич в своей только что вышедшей автобиографии, сначала ему норовили приписать «самый любимый роман прогрессивной молодёжи», а потом наоборот: «…прошло время, и однажды молодой человек, спрошенный, не читал ли он роман Войнич «Овод», ответил, что этого автора он знает только по книге о солдате Чонкине. Признаться, такая путаница мне показалась более лестной, чем прежние».
Посмеявшись над казусом, читатель «Автопортрета» уже готов попрекнуть своих наивных собратьев неспособностью заметить разницу во времени между Этель Лилиан, на чью книгу роняли горькие слёзы дореволюционные курсистки, и звездой «самиздата» второй половины ХХ века. Но не надо торопиться. Жизненные пути авторов «Овода» и «Чонкина» пересеклись если не в пространстве, то во времени. Г-жа Войнич прожила почти сто лет и скончалась в 1960 году – к тому моменту Владимир Войнович успел и в армии отслужить, и целину покорить, и всесоюзная слава уже стояла на его пороге. Помните «Песню космонавтов»?
Помните, конечно. Про следы «на пыльных тропинках» знает даже тот, кто по малолетству не застал романтическое утро космонавтики. А чьи это стихи?
…Угадали – Владимира Войновича.
И солдата Чонкина он к этому времени ещё не успел вставить в книжку, но уже повстречал. Ещё когда сам в армии служил.
«Однажды я, стоя на плацу, увидел странное зрелище: тяжёлый немецкий битюг тянет по мощённой булыжником дороге телегу-платформу на дутых колёсах, а на телеге никого. Я удивился и заглянул под колёса. После чего удивился ещё больше. Между колёсами лежал солдат. Зацепился ногой за вожжу. Лошадь тянет его, он бьётся головой о булыжник, однако не проявляет попыток изменить ситуацию… На другой день я увидел ту же телегу, ту же лошадь и того же солдата-возницу… Голова обмотана грязным бинтом. Бинт из-под пилотки выбился, размотался, конец бинта развевается на ветру. Слегка подбоченясь и откинувшись назад, солдат потряхивает вожжами, лошадь неохотно трусит мелкой рысью.
– Ого-го! – покрикивает солдат, и во всём его облике что-то нелепое и трогательное, что сразу привлекает к нему внимание».
Фамилия солдата была – Чонкин.
«Про Чонкина рассказывали, что он… не знает уставов, не умеет ходить в ногу, не помнит, какой рукой отдавать честь начальникам, вообще понятия не имеет, где «право», где «лево», всех боится и чувствует себя человеком только на конюшне…»
Писатель добросовестно уточняет, что вскоре выяснилось – не Чонкин этот бедолага, а Чонгин, и не русский, а якут. Но персонаж уже появился, пусть и был запечатлён на бумаге много позже.
Наблюдательность для писателя ничуть не менее важна, чем литературные способности. Войнович наблюдателен, и память у него отменная, поэтому «Автопортрет» сдобрен обильными и красочными россыпями фактов и впечатлений.