Литературная Газета 6273 ( № 18 2010)

Амиров написал свой балет в 1979 году. Слушая его сегодня, понимаешь, что Страна Советов была бережлива к «народным» званиям отнюдь не из скупости. Музыка Амирова отважно мелодична, в ней слышны отголоски мугамов, но нигде композитор не опускается до искусства этнических резерваций. Он не пытается пересказать историю, в музыке если находишь быт, то вскоре чувствуешь кожей: это всего лишь позвякивают стаканчики «армуды». А чайхана – это уже метафизика! Ибо в реальности «армуды», плотно вжатые в подстаканники, не звякают никогда.

О Салахове нужно говорить не здесь. Я не являюсь специальным знатоком его творчества, но то, что известно мне из его наследия, вызывает глубочайшее почтение. Познакомиться с Таиром Теймуровичем было для меня большой честью.

И огромной радостью – ещё раз насладиться танцем любимых балерин.

Трудно сказать о танцовщиках что-то определённое в «1001 ночи». Не потому, что они плохи или бесцветны, нет: техническим разговором о позициях и линиях не хочется спугнуть волшебное ощущение трагического эротизма, двигающего повествование. Ведь всё начинается с супружеской измены, убийства, и вовсе не фигура палача, постоянно присутствующего на сцене, делает её лобным местом, ежеминутно готовым к жертвоприношению.

Высокий градус священной эротики поддерживает Шехерезада – обещающая, соблазняющая, затягивающая. Жертва – сам Шахрияр, он умрёт по всем законам мироздания, чтобы оплодотворить эту Вечную Женственность в её царстве – подземном, мифологическом царстве мёртвых, истинном «городе женщин». Балет о жизни, о возрождении.

Именно потому не замыкается он на том, чем единственно был очарован Михаил Фокин в «Шехеразаде». У Ибрагимбековых Аладдин чистит медную лампу, мореход охотится на птицу Рух, разбойников скопом отправляют туда, откуда и появляться-то им не было должно’, а праздник с подменой «принц и нищий» уничтожает старый мир и утверждает новый.

Очарование в том, что нам не читают лекцию о том, что кувшин, в котором находит смерть разбойник, – традиционный символ женского лона, что преступнику не место в мире гармонии и он возвращается в хаос; что убийство птицы есть укрощение женщины; что если правитель перестаёт думать головой, то его следует перевернуть, ибо мыслящий центр обязан находиться наверху…

Кристина Кретова в роли Шехерезады обходится без букв. На книжную мудрость намекают декорации – тайные знаки неведомой вязи Таира Салахова не позволяют нам забыть о том, что мы пребываем внутри текста.

Балерина ведёт ансамбль. Её слова суть актёры. Поскольку миф Шехерезады – женский, то и главными членами каждого высказывания-предложения являются танцовщицы. Будь то Алия Хасенова в роли неверной жены или Наталья Балахничёва как Царевна Будур, Александра Тимофеева в роли возлюбленной Синдбада, невеста Али-Бабы Екатерина Ударцева или жена глупого султана Валерия Побединская, все они – слова и буквы в причудливом монологе Кристины Кретовой.

Эту девушку критик Сергей Коробков показал читателю «Линии» через «Волшебную скрипку» Николая Гумилёва. Наверное, тогда она играла.

Мне Кристина танцевала стихи.

Я покидал Кремль, мучительно чеканя грусть: «И снова властвует Багдад, И снова странствует Синдбад, Вступает с демонами в ссору, И от египетской земли Опять уходят корабли В великолепную Бассору».

Кристина и ночь – единое целое. Именно в ней я обнаружил истинное «я» – «я» возвышенных сновидений. И если мои дни хороши хоть чем-то, то нужно ли объяснять, в чём источник их случайной значительности?

Сиюминутно и ослепительно!

Евгений МАЛИКОВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Имена на поверке

Они сражались за Родину

Имена на поверке

ИМЕНА НА ПОВЕРКЕ

Вы память святую о них сохраните

Перед вами, дорогой читатель, стихи поэтов – участников Великой Отечественной войны. «Литературная газета» уже два месяца публикует произведения фронтовых поэтов, предлагая любителям поэзии вспомнить творчество таких самобытных поэтов, как А. Недогонов, Ю. Друнина, П. Шубин, С. Орлов, Д. Самойлов, С. Смирнов, Е. Исаев, А. Межиров. Фронтовая поэзия – один из самых загадочных, бессонно-пульсирующих нервов нашей талантливой литературы.  Она как неотъёмная часть здорового народного организма может молчать, не напоминая о себе. Но когда приближается время сомнений или время торжеств, нерв напоминает о себе. «Я славлю смерть во имя нашей жизни. // О мёрт­вых мы поговорим потом», – писал когда-то Михаил Дудин. «И в песнях погибших борцов помяните, // Когда запоёт вся страна» – об этом напоминает нам узник концлагеря Заксенхаузен Семён Крутов, человек невероятно трагической судьбы: он прошёл фашистские и сталинские лагеря, был оклеветан, но поэзия его чиста. Оклеветан был и Муса Джалиль, гордость татарского народа, но справедливость в итоге восторжествовала.