Литературная Газета 6276 ( № 21 2010)

Итак, до Михайловского дошли слухи о кончине в Таганроге императора Александра Павловича и столичных «колебаниях о престолонаследии». Изнемогающий в глуши Пушкин (возможно, под влиянием письма И.И. Пущина, звавшего поэта в Петербург) принимает импульсивное и безрассудное решение: он едет инкогнито в город на Неве. Удержать его, кажется, уже ничто не может. Отдаются последние распоряжения. Пока же барина спешно собирают в дорогу, тот отправляется раскланяться с тригорскими соседками, ставшими за годы ссылки близкими друзьями.

Однако на знакомой дороге в Тригор­ское (вариант: на обратном пути в своё сельцо) Пушкину попадается заяц. Или даже не один, а целых два. Суеверный путник, вестимо, раздосадован, смущён, но скоро превозмогает нахлынувшую робость. Рискованный вояж в Северную столицу им не отменяется. Поэту остаётся лишь заглянуть ненадолго в Михайловское, обнять там «маму» и проститься с хамами, а потом можно мчаться в Петербург.

Когда же Пушкин вернулся домой, то узнал, что слуга, назначенный сопровождать его, внезапно заболел «белою горячкой». И вновь задержка, опять сомнения. Но Пушкин продолжает стоять на своём, и замена занедужившему в одночасье мужику находится. Ещё одно препятствие как будто преодолено.

Наконец поэт спускается с крыльца, садится в повозку и велит вознице трогать. Двинулись. Выезжают. Все рефлексии в прошлом, всё решено бесповоротно…

Но в самый последний миг, в воротах или на аллее при выезде из сельца, происходит совсем уж нечаянное. Словно из-под земли вырастает и попадает в поле зрения беглеца некая персона, идущая навстречу готовой набрать ход повозке.

Впоследствии мемуаристы величали эту персону по-всякому: кто «попом», кто «священником», а кто и расплывчатее – «духовным лицом». Сам же Пушкин в пятой главе «Евгения Онегина» (написанной вскоре после 14 декабря 1825 года) упомянул о рандеву Татьяны Лариной с «чёрным монахом»:

Когда случалось где-нибудь

Ей встретить чёрного монаха,

………………………………..

Не зная, что начать со страха,

Предчувствий горестных полна,

Ждала несчастья уж она.

Любопытно, что в беловой рукописи романа приносящий (обычно) невзгоды субъект в рясе был назван «добрым».

Скорее всего, именно монах и возник перед отъезжающим в столицу поэтом.

И тут Пушкин, долго сопротивлявшийся нарастающему давлению «дурных предзнаменований», сдался, смирился: «Не будет добра». Он распорядился возвращаться восвояси. План побега поэт отверг, начались размышления о том, как вырваться из опостылевшей ссылки другими, легальными и верными способами. В те дни Пушкин написал письмо преданному П.А. Плетнёву, где среди прочего попросил, чтобы друзья приступили к официальным «ходатайствам», замолвили за него, опального стихотворца, подходящее слово.

А в Петербурге между тем события нарастают, близится трагический финал междуцарствия. Но Пушкина среди бунтовщиков, «в кипятке мятежа», не будет: поэт спасён от беды «чёрным монахом».

Если старый священник из «Пира во время чумы» не сумел увлечь за собой гордеца Вальсингама, то «чёрный монах» навязал-таки Пушкину свою волю.

Кто этот мних, остаётся только гадать. Со слов одного псаломщика нам известно, что к поднадзорному анахорету «иногда приходили монахи из монастыря». Не исключено, что отвратил несчастье в начале декабря 1825 года игумен Святогорского Успенского монастыря Иона, «низенький, рыжеватый монах» (И.И. Пущин). Однако преградить дорогу Пушкину на Сенатскую площадь мог и какой-либо другой чернец.

Решающее значение имел сам факт появления «чёрного человека».

Беды мучат, да уму учат.

Русская поговорка

II1828 год стал для Пушкина лихим, стал годом глубокого духовного кризиса. Тоской и «тяжкими думами» наполнены его произведения этого периода. Среди них «Воспоминание» («Когда для смертного умолкнет шумный день…»), «Анчар», «Предчувствие», «простонародная сказка» «Утопленник» и, разумеется, стихотворение, датированное днём рождения:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

…………………………

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

Перед разуверившимся, подавленным поэтом тогда открылся путь, по существу, в никуда.

Усугубляли его мрачные настроения и внешние обстоятельства. Продолжилось казавшееся бесконечным разбирательство по поводу пушкинской элегии «Андрей Шенье», фрагмент которой (ранее не прошедший цензуру) распространился в списках под заголовком «На 14 декабря». А потом до сведения правительства дошла кощунственная «Гавриилиада» (1821), и началось ещё одно, чреватое катастрофой следствие.

За богохульство автору поэмы по закону полагались Сибирь, каторга. Но всё завершилось не рудниками, а «очищением» Пушкина и его выходом из тупика отвратительной, проклинаемой обыденности на иные жизненные и творческие рубежи. Другими словами, именно «благодеяние» (В.С. Непомнящий) – суровое испытание делом о «Гавриилиаде», которая много лет бередила душевные раны, позволило поэту постепенно обрести однажды утерянные смыслы бытия.