Литературная Газета 6278 ( № 23 2010)

Своего рода оппонентом «Перемирия» предстаёт картина Сергея Лозницы «Счастье моё». Уж в чём-чём, а в оптимизме её не заподозришь. А сюжетные мотивы очень сходны. Тоже шофёр, который отправляется по «шоссе в никуда». Снова колоритные типажи, всегда готовые поживиться, чем Бог послал. Опять вариация на тему страшной-страшной сказки. Но – без хеппи-энда.

В сказке путешествие за тридевять земель – почти всегда путь на край или за край жизни. То, что главный герой где-то вначале оказывается на мосту с бревном посреди дороги в странной местности, где вокруг торчат голые деревья, говорит вроде бы о путешествии именно «за край». К тому же звучит упоминание о «заколдованном месте». Так что к появлению мрачных фигур из ночи то ли разбойничков, то ли чертей болотных, то ли иных местных жителей, зритель вполне готов. Но фильм движется в направлении, противоположном сказочному. Главный персонаж теряет имя, лицо, речь. Он сливается даже не с толпой (толпы как единства нет, толпа в фильме, появляющаяся, например, на рынке, – это некая аморфная масса, в которой возникают вихри агрессии и отчуждения), а с пространством. Точнее – с местом, в котором только направления, но нет дорог. Бывший шофёр Юрий превращается в безымянную придорожную тень, уходит из полосы света в темь ночи.

Впрочем, это не единственное отличие. В волшебной сказке герои суть функции, которые призваны продвигать сюжет. В фильме «Счастье моё» персонажи нельзя свести даже к функциям. Они своего рода материализация пространства. Так, в фольклоре леший – воплощение леса, водяной – реки, домовой – дома. В фильме «Счастье моё» персонажи, которых даже разбойниками не назовёшь, материализуются из ночных пространств, привлечённые звуком заглохшего мотора. Они идут на звук добычи, как мелкие хищники. Они безымянны. У них не лица – рожи. Они немы, а если говорят, то их речь не для того, чтобы прояснить, а чтобы обмануть. Большие хищники охотятся на крупную добычу – на большой дороге. Образ «человека с ружьём» трансформируется в образ человека в погонах, будь то послевоенный патруль, солдаты, выходящие из окружения в 1941-м, гаишники на трассе…

Кроме того, в народной сказке герой может выдержать испытания и получить награду за правильный выбор, в итоге – обрести судьбу. В мире фильма Лозницы сделать правильный выбор в принципе невозможно. Невозможен этический выбор – он воспринимается окружающими как глупость или оскорбление. Свидетельством тому – эпизод с малюткой-плечухой, придорожной лолиточкой, швыряющей в лицо герою деньги, которые тот ей даёт на еду просто так, ни за что. Норма и жалость оскорбляют, потому что подчёркивают ненормальность жизни девочки. Но невозможен даже рациональный выбор «обывателя», не желающего ни во что вмешиваться. В финале очередной шоферюга (отличная роль Бориса Каморзина) с его лозунгом «Главное – не лезть» получит свою порцию хоррора.

В «заколдованном месте» время идёт по кругу (так сказать, хоррор, который всегда с тобой). В итоге фильм начинает восприниматься как пространственная конструкция. Своего рода огромная инсталляция на 128 минут. Путешествие в гости то ли к Брейгелю (явная отсылка к нему – слепые, идущие по дороге, между прочим, с ворованными мешками муки), то ли к Босху, то ли к Николаю Васильевичу Гоголю.

Дороге-бездорожью в «Счастье моём» противостоит дом. Разумеется, сельский, чистенький. Пронизанный светом, в котором живут учитель и его маленький сын. Дом вне войны. Именно сюда в 1941-м приходит пара вышедших из окружения солдат. Учитель подслеповат и наивен настолько, что, накормив гостей, умудряется сообщить им, что он не хочет убивать людей, даже на войне, и надеется дальше учить детишек в школе. При немцах тоже. Поскольку немцы в Бога верят и нация культурная. Утром гости хозяина убьют, а дом ограбят. Сергей Лозница сказал на пресс-конференции, что в основе эпизода – реальный военный случай, рассказанный ему когда-то Василём Быковым. В фильме этот ограбленный, разрушенный дом появится в картине как образ рухнувшей идиллии, как место, которое заселяют не хозяева – анонимные постояльцы. Жильцы будут меняться, события, происходящие с ними, – нет. Вместе с убитым хозяином хутора из фильма уходят навсегда не только личность, но даже возможность рефлексии или диалога. Шире – уходит речь как способ осмысления и взаимопонимания.

Но в немом или косноязычном мире, где персонажи суть сгущение места, любое движение-перемещение вызывает «уплотнения», принимающие антропоморфный облик. Они обволакивают, втягивают в себя, как жидкий бетон, засасывающий тело, который мы видим в начальных кадрах. Поэтому побег оказывается невозможен.