Литературная Газета 6293 ( № 38 2010)

А так хочется новой книги Прасолова, равноценной художественной величине таланта! Её давно заждался читатель. Ведь последний сборник поэта – подарочное издание с послесловием Юрия Кузнецова и гравюрами С. Косенкова – выходил в Москве (в издательстве «Современник») аж в 1988 году, то есть в прошлом веке. Хотя в Воронеже его книги выходили. А вряд ли есть надежда, что «явление Прасолова» повторится в XXI.

...И ещё из области литературных мечтаний.

Пора сложить и собрать целого и цельного Прасолова в двух томах, куда вошли бы лирика, поэмы «Безымянные» и «Владыка», повесть «Жестокие глаголы», статьи и заметки о Радищеве, Лермонтове, Пушкине, Блоке, Есенине, Твардовском и, конечно же, богатейшее эпистолярное наследие.

Письма – это, по словам самого поэта, не мёртвый архив, а часть его жизни. Находясь в заключении, он писал на волю разным официальным лицам – среди них были Б. Стукалин, В. Песков, К. Локотков и др.

В числе же его самых близких респондентов была моя мать Г. Лобацевич (1913–1980), которая приняла горячее участие в его судьбе: он говорил с ней «во всех мелочах откровенно, искренне» – «матери так никогда не писал, не потому, что она плохой человек, а просто – с ней такой разговор никогда не выходил и в письмах, и без писем».

Поэт писал моей матери регулярно – первое письмо помечено 1962 годом, последнее 1970-м, за год с небольшим до смерти.

Я долго не притрагивалась к этим письмам, считая, что они заполнены исключительно житейскими, бытовыми подробностями и деталями, связанными с трудностями существования (в особенности это относится к тюремному периоду биографии поэта 1962–1964 годов), не представляющими особой литературной ценности.

Как же я ошибалась! В письмах оказались, помимо всего прочего, драгоценные россыпи прасоловского ума, так свойственного ему редкостного живого напряжения мысли. Выраженного в форме афоризма или ненавязчивого суждения обо всём на свете. Они легко изымались из текста, не нарушая целостности высказывания.

Готовя эту публикацию, я сделала выписки, выбрав те мысли поэта, которые показались мне наиболее глубокими, выстраданными и значительными, дополнительными штрихами к портрету и биографии Алексея Прасолова – человека и философа. Позволила себе дать лишь краткие заголовки тех Истин, которыми мимоходом так щедро одарил автор писем своего адресата.

Из писем А.Т. Прасолова Г.В. Лобацевич

«Живое напряжение»

«Как ни скупа жизнь на внешние впечатления, внутри у меня всё время какое-то живое напряжение. А это хорошо для дела. У меня так обычно: какое-то беспокойное, глубинное брожение, раздумье, мелькание лиц, деталей, моментов, среди этого – чтение, копание и т.д. А потом – всё к дьяволу – книги, размышления, захватит, и тогда дело идёт. Самая лучшая дорогая пора».

(23.01.1963)

О грамоте

«Я с пяти лет научился грамоте, а матери не пришлось, хоть и я после пробовал научить».

(28.02.1963)

«С чего началась родина»

«Пишу Вам сразу после получения. Сейчас отбой и, слава богу, спокойно.

Только что вернулся с радио. Читаю для всех роман «Сильные духом» – о партизанах. Шлифую дикцию – пригодится. Между делом возобновляю своё старинное, с детства тянувшее, ещё до стихов, рисование. Представьте, дома у матери, на потемневшей фанере сохранилась моя небольшая, сделанная акварелью картина «Битва на поле Куликовом», – нарисовал её, как сейчас помню, в июле 1942 года, в сарае, куда нас с мамой выгнали немцы. Помню, ночевал у нас тогда учитель – беженец из Москвы, посмотрел на моих татар, лошадей и говорит: «В моём классе ни один ученик так не нарисует». Это, конечно, было радостно и грустно: не было ни красок, ни людей, которые помогли бы овладеть техникой. И тогда меня стало манить слово. И чем дальше – больше. Так и осталось.

При немцах нельзя было рисовать с натуры самолёты, танки, солдат. Для этого нужно было рисовать против души: немецкие бомбят, наши горят.

Приходилось выдумывать. К богатырям, к витязям и татарам не придирались – для них это тёмная история, чужая и непонятная им. А для меня с этого и началась, наверное, родина…»

(06.02.1963)

О совести

«Совесть-то у меня живая, куда от неё денешься. Она суровей всех прокуроров, и перед ней ни одного защитника. Конец неволи положит, видно, само время, и я так настроен с самого начала».

(15.06.1963)

«Иду спать с Достоевским»

«Письмо отправить смогу лишь послезавтра. Завтра же самый длинный день, воскресенье. Обещают кино, в 11 часов. Отбой. Иду спать с Достоевским. Он тяжёлый, порою страшно, но я его не боюсь. Душа как-то выше этих человеческих ужасов жизни.

А раньше я легко поддавался силе жестоко-правдивых книг. Мужаем, наверное».

(15.06.1963)

«Моя литературная копилка и судилище»

«Выполняю свой литературный план. Завёл новую общую тетрадь – 1963 год. Уже одним стихом открыл её, два очередные в работе. Делаю часа два-три утром и – ночью после того, как пробьют отбой. Буду периодически отсылать Инне всё, что выйдет серьёзным.

У неё – моя литературная копилка и судилище».

(10.01.1963)

«Выйти не с пустыми руками»