Литературная Газета 6304 ( № 2 2011)

Виктор Николаевич Никитин родился в 1960 году. Живёт в Воронеже. Печатался в журналах «Подъём», «Москва», «Звезда», «Наш современник», «Октябрь», «Сибирские огни», в «Литературной газете». В 2005 году стал лауреатом премии «Русский переплёт» за роман «Исчезнут, как птицы», признанный лучшим литературным произведением года. Роман издан отдельной книгой в 2007 году в Воронеже.

Людей сближает разговор, а они молчали. Теперь и вспомнить было невозможно, из-за чего всё началось. Длилось так уже второй месяц.

Он вставал раньше обычного – надо было её опередить. Прислушивался к звукам в соседней комнате. Тишина поздравляла его с ущербным первым местом. Дверь в коридор была закрыта; он негромко включал телевизор, пытаясь в утренних новостях найти себе утешение, – где-то случались катастрофы, люди жили, несомненно, хуже, чем он, – и принимался неловко бороться с гантелями.

Потом осторожно выбирался в коридор. Пол всё равно предательски скрипел, и он замирал у её комнаты. Дверь была неплотно прикрыта (редкая оплошность), небольшая щель позволяла ему узнать главное – она спала. Полоска утреннего скупого света раздвигала полумрак комнаты как раз на её голове, повёрнутой к спинке дивана. Он успел заметить копну тёмно-рыжих волос и прятавшее её одеяло. Увиденное почему-то убеждало его в том, что ночь не принесла ей отдыха и спать она будет ещё не меньше часа.

Он зажигал газ на кухне и ставил чайник на плиту. Воду в чайник набирал заранее, перед сном. Старался вообще как можно меньше производить звуков. Осторожно открывал холодильник, доставал тарелку из навесного шкафчика, ставил чашку на стол. Успевал отлучиться с кухни, чтобы умыться, и возвращался как раз к тому моменту, когда возбуждённый чайник собирался выдать своё пронзительное соло.

Ел сдержанно и скромно, словно готовясь к выполнению какого-то задания. С той же отработанной выдержкой мыл посуду и, глядя на сбегающую в воронку мыльную воду, думал, что молчание в отличие от воды никуда не исчезает, а продолжает висеть над ним тянущим душу грузом. Если раньше ему было интересно, сколько это продлится, то теперь его занимало только одно: когда это закончится? Казалось, что молчание в их квартире прописалось навечно.

Причин было несколько. Мелкие детали, незначительные поводы – всё это где-то пряталось до поры до времени, пока вдруг не сгодилось для резкого выяснения отношений. Он был спокоен, она сказала «равнодушен». Она и начала первой. Она назвала его «ничтожеством»; не оставаясь в долгу, он ответил ей «дурой несусветной». Последующие слова произносились уже не ими, а какими-то дошедшими до края персонажами с базара или тюремной пересылки, – опустившимися, оголтелыми.

Всё разом развалилось. Она сказала, что устала. Почти двадцать лет она терпела, ждала чего-то. Она устала экономить. Так и сказала: «Я устала, что у меня нет денег».

Вот и причина, вот источник несчастья.

Они не сразу замолчали. Ещё произносилось несколько фраз за день, но уже в раздражённом тоне. Оба цеплялись за любой предмет, продвигаясь к очередному обострению.

Деньги, деньги… Почему их всегда либо нет, либо не хватает? Это слово не произносилось ими вслух, зато засело теперь и в его голове. Я тоже терпел, подумал он, достаточно. Однажды дошло до того, что на её вопрос: «Почему ты посуду не помыл?», он ответил без тени улыбки: «Денег нет».

Она приучала его быть виноватым, хотела показать, что он не хозяин в доме.

Поначалу ещё они ели вместе. Молчание созрело в них для наглядного укора. Они сидели за кухонным столом, опустив головы, и словно пытались справиться с бедой, неожиданно свалившейся к ним в тарелки. Их разделяли искусственные цветы в стеклянной вазе. Она поставила их специально, чтобы заслониться от него. Каждый молчал о своём.

За окном стоял неумолчный уличный гул; приглушённый, он держался на одной деятельной ноте, пропускавшей стук женских каблучков, чьи-то восклицания и даже смех. Там была жизнь, а здесь её ловко имитировали в тянущихся в разные стороны палевых, фиолетовых и розовых бутонах, разверстые зевы которых были заполнены бесплодными семенами.

На подоконнике скрюченными пальцами, усеянными мясистыми листьями, дыбилось денежное дерево. Он вычитал где-то, что правильно оно называется Crassula ovata, должно приносить в дом достаток, в Африке вообще цветёт, но денег всё равно не было, а в Африке голодали.

Долго эта демонстрация упрямства продолжаться не могла. Они верно оценили своё молчание и, не сговариваясь, убрали из немого фильма изображение.