Литературная Газета 6315 ( № 11 2011)

Что раздражает? Во-первых, тема. И даже не тема как таковая – в этом автор, конечно, волен, – а её претенциозность и натянутость. Действие происходит в Ленинграде в 70-е годы. Главная героиня романа Маша Арго (по отцу – еврейка, по матери – русская), мечтавшая поступить на истфак Ленинградского университета, но не осуществившая свою мечту из-за пресловутого пятого пункта, подделывает анкету (выдав отца за эстонского рабочего) и успешно сдаёт экзамены в Финансово-экономический институт. С этого момента она начинает вести «партизанскую войну» из серии «одна против всех». Эти «все» в скудной образной системе автора – пауки, по национальности – русские; а борцы за политическую и социальную справедливость – волки, по национальности – евреи. К их стае героев-воителей также примыкают эстонцы, пострадавшие от «русских оккупантов» и выселенные во время и после войны немцы. Волки – существа «правильной крови», пауки – «чужой и враждебной», и героиня Маша «чуяла их запах», мучаясь на протяжении всего романа от ощущения того, что в ней течёт «нечистая кровь» (мать подпортила). Пауки, «пахнущие скверной», понятное дело, плохие и не дают житья хорошим – волкам, куда чудом попадает единственный русский – профессор Успенский, алкоголик, бывший сиделец, сам пострадавший от паучьей системы, наставник и любовник Арго. Процесс самоопределения героини описан с тончайшим – в кавычках – психологизмом: «В мире, где каждый рождается зверем – пауком или волком, – надо выбирать одну сторону. Она улыбнулась улыбкой волчонка и встала на сторону волков». А вот уникальный по политической прозорливости перл: «Если прямые, условно называемые фашизмом и коммунизмом, пересекаются, точкой их пересечения становится антисемитизм».

И тут я задумалась: интересно, а точкой пересечения каких прямых является русофобия? Может, одна прямая называется комплексом неполноценности, а вторая – манией величия (она же идея избранности)? Анитисемитизм-то в «Полукровке» бутафорский, невсамделишный, зато русофобия налицо: и в выборе темы, и в идейной однобокости, и главное – в интонации.

Виктор Топоров, отзываясь о произведениях Елены Чижовой, назвал мировоззренческий принцип автора «этническим детерминизмом». Очень точно, по-моему. Деление на плохих и хороших по национальному признаку вызывает серьёзные сомнения в зрелости ума, не говоря уже об этике и политкорректности, хотя сама писательница говорит о своём тексте следующее: «…Для меня роман «Полукровка» не сводится к «национальной теме». Приступая к работе, я ставила перед собой более общую задачу: за этой темой, болезненной для нашего общества, различить один из главных принципов тоталитарной системы. В нескольких словах он формулируется так: чтобы безраздельно властвовать над людьми, советское государство разделило всех своих подданных на «своих» и «чужих». Русские, евреи, немцы; сидевшие и сажавшие; ленинградцы и провинциалы» («Независимая газета», 23.09.2010).

Может, конечно, автор и ставил такую задачу. Кто ж спорит. Только ничего не получилось. Полный провал. Тема звучит неактуально и неубедительно, особенно сегодня, когда представителям «правильной крови» живётся совсем неплохо по сравнению с теми же русскими и ни о каких «гонениях» речь не идёт.

Зачем, спрашивается, разогревать давно протухшее блюдо, и в свежем-то виде не совсем съедобное?

Вы его есть будете?

Я – нет.

Но это ещё полбеды. Текст беспомощен с художественной точки зрения. Первое. Персонажи – не живые люди, а лишь носители идей и потому не вызывают доверия. Пожалуй, удался только образ Вали, институтской подруги Маши. Арго, кстати, тут же предаёт Валю, как только та осмелилась посягнуть на самое святое – на Машиного брата Иоси­фа, имея тайное намерение, безусловно, подпортить его «правильную кровь». Иосиф, промурыжив девушку полтора года и взяв, между прочим, девственницей, попросту, по причине неготовности к женитьбе, вышвыривает её на улицу из своей квартиры, чему несказанно радуются и Маша, и вся их волчья родня.

Второе. На каждой странице романа по несколько слов, выделенных курсивом; чаще всего это слова, касающиеся национального вопроса. Такая любовь к графическому подчёркиванию смыслов свидетельствует о недостаточном владении иными приёмами, способными сделать высказывание ёмким.

Третье. Примитивность языка и образного ряда. Увы, рахитичный язык невозможно компенсировать ничем: ни темой, ни интонацией, ни чем бы то ни было иным. Это не лечится. Голословной не буду, приведу примеры:

«Боль, похожая на позор, сдавила Машино сердце» (стр. 33);

«Усмешка, похожая на прыщ, вспухла на Машиных губах» (стр. 69);

«Обмерев в тоске, которой прежде не знала, Маша сделала шаг» (стр. 113);

«Маша вспомнила женщину, перетянутую в талии, и почувствовала укол ненависти» (стр. 119);

«Валя поднялась и, накрепко вытерев глаза, надела шапку и пальто» (стр. 122);

«Последние месяцы измучили его сердце» (стр. 123).

Продолжать, думаю, не стоит. Не правда ли – свежо и оригинально?

Наслаждайтесь.