Литературная Газета 6324 ( № 20 2011)

В ответе – мягкая усмешка. Конечно, Андрей Вознесенский стал не только «поэтом улиц», хотя когда-то полушутливо признался: «Грешен, люблю цыганщину!» Да, если улица начнёт сейчас раскрывать книги «своего поэта», она там отыщет немало собственных слов и словечек, даже целые речевые обороты, в том числе не самые подходящие, предположим, для зала имени Чайковского, где он любил выступать. Но если она будет заглядывать дальше, то увидит, кроме своего зеркального, и зазеркальное отражение. В день похорон А.А., ранним утром, на мой мобильный пришла sms-строфа:

Здесь живу, где подыхает живность.

Надо делать что-то – не тужить.

Жизнь моя в итоге не сложилась.

У народа не сложилась жизнь.

И подпись: А. Вознесенский.

Сначала холодок пробежал по позвоночнику. Потом всё-таки я определил по исходящему номеру – это прислал один из моих московских друзей. Затем подумал: «Чем вам не зазеркальный ответ про «поэта улиц»? Разве жизнь у народа сложилась? И разве жизнь поэта может сложиться, если «у народа не сложилась жизнь»?

Только голос

Он, чей голос заставлял замирать зал Политехнического и стадион в Лужниках, сам поведал о своей главной трагедии в стихотворении «Теряю голос»:

В праве на голос отказано мне.

Бьют по колёсам,

чтоб хоть один в голосистой стране

был безголосым.

…………………………………………

Веру наивную не верну.

Жизнь раскололась.

Ржёт вся страна, потеряв всю страну.

Я ж – только голос…

И всё-таки – не только. Сегодня немало говорят и пишут, какую в последние годы боль причиняло ему каждое движение. Тем неизмеримее самообладание Вознесенского, которому я был очевидец. Мы виделись в 2007-м, в кафе гостиницы «Рэдиссон-Славянская». Присутствие недуга было ощутимо и тогда, но в 2008-м, когда, пропустив меня вглубь, дверь в их переделкинский сад отворилась, поэта вела, придерживая под руку, Оза. Вдруг А.А. увидел меня. Я заметил её недоумение, граничащее едва ли не с испугом, когда он отстранил Озу и двинулся без поддержки. Сам.

Я поразился: навстречу мне шёл… подросток. Не в смысле угловатости или порывистости движений – так высушила его болезнь. Потом, когда А.А. погрузится в пластиковое кресло, установленное у дачи, то, слушая меня, он будет болтать ногой, как это делают непоседливые дети. Я замечу: везде – и в саду у беседки, и особенно по перилам крыльца, ведущего в дом, точно вокруг были сплошные потайные дверцы, привинчены никелированные ручки… Куда эти дверцы вели?

«Не моя чашка чаю», – обронил он однажды о Бродском. И не моя. Давайте прикинем: кого родил Иосиф? Гигантское количество унылых бродскофилов. Исключением быть может 19-летний и в том же возрасте ушедший москвич Илья Тюрин, преодолевший Бродского прививкою традиции русской философской лирики.

Теперь давайте загибать пальцы, кого родил Андрей? Петра Вегина, Романа Солнцева, Леонида Губанова, Сергея Мнацаканяна, Алексея Парщикова, Александра Ерёменко, Юрия Арабова, Алексея Прийму, Александра Ткаченко, Бориса Викторова, Константина Кедрова, Нину Искренко, Алину Витухновскую, да и вашего покорного слугу. Это – только навскидку. Если заняться вычислением, список будет очень внушительным.

Конечно, тут возникнет немало протестных оговорок (и они будут справедливы), однако неизбежно признание: поэзия Вознесенского, кто бы и как бы ни пытался уценивать её и прежде, и сейчас, сообщила русскому языку такой дрожжевой градус, что последующую брагу, подчас не ведая о её происхождении, черпают ныне и попивают многие жаждолюбцы стиха. Ветвь Вознесенского плодоносит – «…намокшая воробышком сиреневая ветвь». И процитированный здесь Пастернак эту ветвь только поддерживает всем своим мощным стволом.

Страшный нос

Помню, в начале 90-х позвонил ему из Перми в Переделкино.

– Откуда вы звоните? – почему-то (как я потом понял, обескураженно) переспросил он.

– Из Перми…

И вдруг – в ответ удивлённо-ужаснувшееся:

– Откуда? Из тюрьмы?!

Ослышка была гениальной, если учесть, что Пермь и прежде, да и теперь – средоточие всякого рода колючих периметров – от вчерашних политзон до особого «Белого лебедя» и лагерей общего режима… Места-то ещё со времён Бориса Годунова ссыльные.

Вообще Вознесенский полон ясновидческих вспышек. В те же 90-е он решил испытать строчку из своего нового стихотворения на моём «аборигенском» слухе:

– Юра, как лучше: «Когда Урал, как будто нос, провалится» или «Когда Урал, как страшный нос, провалится?»

– «Как страшный…», – уточнил я.