Литературная Газета 6326 ( № 22 2011)

Флор и Лавр наблюдали и за рыбой – сумасшедший нерест лососёвых пород, прыжки хариуса. Омуль, нельма, голец.

Флору и Лавру было немало дел в Якутии.

Церковь Флора и Лавра, превращённая нынче в продуктовый склад, была очень к месту в якутской тайге…

Я не знаю, что написано в Четьих минеях о жизни Флора и Лавра. Но думаю, что они были люди редкого дара общения с миром животных, птиц и рыб, обладатели одного из важных ключей, какие природа даёт человеку, разгадавшему одну из её постоянных тайн.

Мой рассказ не о якутской фауне, не о церкви Флора и Лавра. Церкви этой не существует давно. Люди, которые сохранили в себе тайную светлую силу общения с миром животных, не переводятся на земле.

Подобно тому как на свете существуют рудознатцы, строители колодцев в пустыне, обладающие тайным даром чувства воды, – живут на свете люди, обладающие даром дружбы с животными. Это не просто любители живой природы и даже вовсе не любители. Это не дрессировщики, не укротители зверей, не исследователи зоопсихологии, не научные сотрудники зоологических садов и даже не потомки охотников, которые выращивали боевых соколов для охоты царя Алексея Михайловича.

Но между этими людьми и животными существует какая-то тайная связь – не могущество, не власть, а дружба и доверие. Не повелители, не слуги, а братья и друзья.

Этой науке не учат в школах, и человек, обладающий этим светлым даром, не обязательно родится в деревне, на природе. Горожане до мозга костей, они удивительным образом постигают животных и животными постигаются. Город тут ни при чём. Эта тайна глубже городской тайны, первичней, что ли.

Шепчут ли они слова «мы одной крови – ты и я», я не знаю, но если шепчут нечто подобное хоть мысленно, то можно поражаться художественной силе Киплинга – он первым назвал этот важнейший мировой закон.

А где же хозяйка овчарки?

– Я никогда не хожу в зоосад. Никогда! Видеть зверей в клетках, за решёткой – вместе с животными пережить их угнетение, их несчастье, их заточение, их страдание… Для меня это слишком.

– Зато я охотно фотографируюсь с птицами. Птицы – старые мои друзья.

Женщина подходит к голубям, но голуби даже не взлетают, не отбегают в безопасное место. Просто – глядят на неё. Голубь – городская птица, привыкшая к людям. И всё же когда подхожу я, тревога – хлопанье крыльев, похожее на выхлопы мотора или треск разорванной материи. Птицы в панике. Женщина улыбается. А ведь я достал из кармана булку, разламываю её пальцами, крошу – голуби не обращают внимания, не верят в мою булку.

В прошлом году в подмосковном городе на бульваре раскричались гуси, целое стадо провинциальных горластых гусей. Всякий знает этот крик – тревожный, неостановимый. Гуси мешали людям говорить, озабоченность гусей была неподдельной. И женщина подошла, что-то гусям сказала, просто постояла около разбушевавшихся птиц, и гуси затихли, успокоились, заковыляли к берегу, к воде, к реке.

И я, не имеющий власти над животными и не имеющий доверия зоомира, рассказываю о судьбах якутских лошадей, о жеребёнке, погибшем в мороз.

И я слушаю рассказ, запоминаю рассказ о табунах в Казахстане. О крепком запахе конского пота, о мохнатом ветре, летящем с гор, способном смять, раздавить, растоптать всё живое, встреченное на пути. Но табуны расступались перед спокойной, доверчиво встречающей эту бешеную скачку женщиной. Первая лошадь внезапно делала чуть заметное движение в сторону, чтобы дать достаточно места для жизни, чтобы проложить новый, воображаемый, огороженный прозрачной оградой путь. Ни одна из лошадей не нарушила этой воображаемой линии, отклонённой в этой слепой скачке.

В жизни лошадей была свобода, свобода, свобода, в их рёве, ржанье и в их бешеной скачке всё было свободным, раскованным.

Движенья и позы лошади, кошек, собак, птиц – грация дикой природы женщиной была хорошо понята.

Ночью женщина приходила в конюшню и, затаив дыхание, слушала шорохи, движения, похрапывание, шумы, негромкие голоса лошадей. Слушала жизнь лошадиную.

– Позже в Москве – я так соскучилась по лошадям – и друзья привели меня на ипподром – где же ещё лошади в Москве, как не на ипподроме? Мы купили билеты, посмотрели несколько заездов. Не играли, не для этого и приходили. Я ушла с горьким, горьким чувством неправды, обмана. Лошади были разряжены в какие-то шляпки, ленты, в кожаной сбруе, в упряжке. Души лошадей были изуродованы человеком по своему подобию. В упряжке лошади были похожи на людей, с людскими страстями, с людской заботой, с азартом, игрой – несвободны. Я ушла грустная и больше никогда не бывала на ипподроме.

Чёрная моя кошка Муха, которая от рожденья не шла ни к кому на руки, кроме меня, вдруг замурлыкала на коленях у хозяйки овчарки.

– У кошек – девять разных выражений лица.

– Вы и это знаете?

Я хотел расспросить её о котах, которые ходят по улице города как люди, и автомашины объезжают их как людей.