Литературная Газета 6329 ( № 25 2011)

Он виртуозно владел разными приёмами, добиваясь яркой картины, которая разворачивалась перед глазами читателя. Его умение «рисовать пейзаж», описывая те или иные исторические события, рождало практически «эффект присутствия». Из небытия при помощи особой организации слов возникали страны, города и эпохи. При этом сам автор умудрялся опираться не на эмоциональный посыл, который облегчает восприятие, а на спокойную отстранённость описываемого, которая расцвечивалась лишь иронией умного образованного скептика, типичного жителя XX века, обременённого разными знаниями. И по силе воздействия эта смесь оказывалась взрывоопасной. Именно такой, о которой он мечтал в свой «катастрофический» период.

Любопытно, что впоследствии на просьбу спрогнозировать дальнейшие события в Польше он ответил: «Вы во власти романтического заблуждения. Вы отождествляете поэта с пророком. Но это вещи разные». Тем не менее его прогнозы часто попадали в цель и предвосхищали события. Его Нобелевская премия, полученная в разгар известных польских событий, отчасти была и наградой за книгу «Порабощённый разум», которая сыграла немалую роль в формировании общественных тенденций Польши.

Он жил вдалеке от Польши, во Франции и Америке, писал на разных языках, исследовал практически все проблемы века, искал ответы на общечеловеческие и философские вопросы, но всегда оставался поляком по сути, хотя и считал себя гражданином мира. И, несмотря на огромное эссеистское и переводческое наследие, Чеслав Милош в первую очередь был и остаётся поэтом. Большим поэтом ушедшего XX века. Который всё-таки пророк.

А ведь мир совсем не такой, как нам кажется,

и мы совсем не такие, как в собственных бреднях.

Потому-то все люди хранят молчаливую

благопристойность,

так добиваясь уважения родственников

и соседей.

А в поэзии пользы всего-то, что нам она

напоминает,

как трудно всегда оставаться одной и той же

особой,

ибо дом наш открыт, на ключ не заперты двери,

а незримые гости входят и выходят.

Что ж, согласен, то, что здесь говорю я,

совсем не поэзия,

потому что стихи писать позволительно редко

и неохотно,

лишь по невыносимой нужде и только

с надеждой,

что не злые, а добрые духи избрали нас

своим инструментом.

Надежда ЗАЛИНА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Запретить ветру выть

Литература

Запретить ветру выть

УХОДЯЩАЯ ЛИТЕРНАТУРА

Запретить ветру выть, или Плач о цензуре

Поэзия умирает. И его величество Слово превращается в ничто. Увы, слова обесценились сразу же, как только с наших ртов сняли замки и разрешили говорить всё, что вздумается. Впору начинать кричать: «Да здравствует цензура – колыбель настоящих поэтов! Да здравствует поэт-изгнанник!»

Кто посмеет не согласиться с моим утверждением, пусть внимательно перечитает всего Пушкина. Для чего? Как это – для чего? Мы ведь с вами смеем утверждать, что именно с него началась российская поэзия. Вот и перечитайте всего Александра Сергеевича. А затем волей-неволей согласитесь, что вся его юношеская песнь «розам, Амурам и Дафнисам» – это была лишь прелюдия к настоящей поэзии – так сказать, разминка перед боем. Я не оговорился, именно перед «БОЕМ»! Ведь великий поэт – великий воитель. За его поэзией стоят не просто лютики-цветочки, а схватка между Богом и дьяволом, жизнью и смертью, гениальностью и бездарностью. Только в этом случае поэт становится провидцем, певцом мира, глашатаем, властителем дум, невольником чести и т.д. и т.п. Даже таинственное молчание такого поэта воспринимается читателем как затишье перед бурей. Помните у Ахматовой:

Кто знает, что такое слава!

Какой ценой купил он право,

Возможность или благодать

Над всем так мудро и лукаво

Шутить, таинственно молчать

И ногу ножкой называть?..

Кстати, посвятила Анна Андреевна это стихотворение тому же Пушкину. Но я просто хочу сравнить настоящих поэтов с рыцарями, которые незримо воюют (и не только в воображении) с «настоящими драконами». И ещё я хотел бы пожалеть современных поэтов, ведь им приходится воевать с «ветряными мельницами». Но имею ли я право жалеть тех, кто, наверное, счастлив в своём поэтическом – уютном и тишайшем – мире; тем более что никто из этих поэтов не станет подвергаться гонениям, преследованиям, вплоть до депортации или даже заключения. Чего их тогда жалеть-то?