Литературная Газета 6334 ( № 30 2011)

и будет путь мой дивно долог,

как санный ход, как млечный волок,

как скрип повозки, крик «Вперё-ёд!..»

Асфальт и лёд, и снег, и ветер,

и резкий крен, и разворот!

Ты – в белой тьме, я – в чёрном свете!

А через миг – наоборот…

Там смерть моя живёт – в педали.

Дрожит и ждёт! Но «фас!» не дали…

Светает утро вдалеке.

Сметает дворник однорукий

сухой снежок. И – звуки, звуки…

А это жизнь болит в руке.

***

Вот и лето, как спичка, сгорело –

за весну отсыревшая, – и

пузырями на лужах шипело,

и без звука и пламени тлело

этой фосфорной шляпки внутри.

Но внезапною вспышкой в финале

осветило: вот ручка в пенале,

вот четыре строки на листке,

вот в бутылке цветок засыхает

да в пустом коробке громыхает…

Там всего ничего – в коробке.

Георгий СТЕПАНЧЕНКО

РЖЕВ                                                                                                                                                    

ПРОЩАНИЕ С СОЛНЦЕМ

Кто я такой? Я – проживший семнадцать мгновений

И перетёрший железные цепи мыкит.

Я не вхожу в поколенья. Я выживший гений –

Тот, кто, как мамонт,

с валдайской вершины трубит.

Тошно мне, дико на этом российском монблане.

Всё обтоптал я кругами, всё вызнал – и вот

Вижу я: Солнце закатное в красном тумане

Медленно, с чавканьем падает в гущу болот.

Вижу я гари и топи с родного обрыва.

Вижу я Тьму, что с дыханьем зловонным грядёт.

– Здравствуй, закатное Солнце! –

трублю я с надрывом.

– Здравствуй, закатное Солнце, ползущее вброд!

Сколько живу, столько помню болотную тину,

Дождик и слякоть, испуганный шелест осин…

Скоро Ты всё погрузишься в родную трясину –

Самую лучшую из вековечных трясин…

Тьма завладеет пространством, и станут вершины

Новым подножьем для новых – не наших – богов,

Ныне плодящихся в недрах гноящейся тины,

Чтобы застыть на вершинах на веки веков.

Что из того, что я сам Тебя вновь не увижу?

Верю и знаю – другому исходу не быть:

Солнце России – воскреснет, лучами забрызжет…

Будем сражаться! И будем, как прежде, – любить.

***

Офелия выплыла. Вышла на берег. Увы!

Облипла рубашка, и тина украсила косы,

И некому драться в могилах, ломая гробы, –

И кто-то зажжённую в губы суёт папиросу.

– Что, девонька, холодно? Ладно, глотни-ка винца!

Не бойся: портвейн, «Три семёрки». Обычное дело…

И сладкое жгучее пойло стекает с лица,

И спирт согревает озябшее девичье тело.

Где Дания? Где обезумевший яростный принц?

Где почва и кровь, на которых взрастают измены?

Вокруг только несколько круглых участливых лиц,

Вздыхающих горько при виде дрожащей сирены.

Ни замков, ни воинов… Тишь, благодать и уют.

– Какое нам дело до Дании, милая дева?

Берёзы шумят и цветочки невинно цветут…

– Возьми-ка горбушку ржаного пахучего хлеба

С крупинками соли – и жуй на здоровье, мой свет!

Сейчас я тебя армяком, что помягче, укрою.

Ты здесь проживёшь сто счастливейших

солнечных лет…

Не надо про Данию, милая!

Лучше вспомянем-ка Трою…

ОБЩЕСТВО МЁРТВЫХ ПОЭТОВ

Я медленно, вязко куда-то сползаю

По глиной изгвазданному косогору

И, тихо ругаясь, теряю опору…

Я в Общество Мёртвых Поэтов вступаю.

Я падаю навзничь и тут же смолкаю

Под глыбою, сброшенной с неба богами:

Они потрудились своими руками…

Я в Общество Мёртвых Поэтов вступаю.

Я всем, кому должен, навеки прощаю!

Пусть вечно текут полноводные реки!

…Пусть Вию поднимут железные веки:

Я в Общество Мёртвых Поэтов вступаю.

***

Как опасно читать чужие стихи!

То в одном, то в другом кармане

Обнаруживаешь веточку ольхи

И десяток слов в целлофане.

Где я эту веточку обломил?

Хоть убейте, а я не знаю!

Может быть, там, где пиво вчера разлил,

От жутчайшей грозы убегая?

У кого я эту строчку стянул –

Неосознанно, мимоходом?

Может быть, у Того, Кто перун метнул,

Когда пиво я нёс народу?

Значит, бегать за пивом – моя стезя!

Но не больше, чем по две банки:

Больше – если гроза – принести нельзя…

Пейте пиво! Не бейте склянки!

***

Пейзаж семнадцатого века

За занавешенным окном:

Деревья, снег… Два человека

Бегут по снегу босиком.

Один – в джинсе, другой – в тельняшке

И в тренировочных штанах…

Трещит башка, грудь нараспашку,

Взметают стопы лёгкий прах.

– Куда спешите вы, братишки?

– Куда, куда! В ларёк, чувак!

Бросай, пока не поздно, книжки,

Чтоб не пропасть за просто так!

Сказал Петрович: «Закрываюсь!»

Нам третий нужен позарез…

И я – бросаю. Разуваюсь.

И им бегу наперерез.

***

Поле, дорога. И заново – поле, дорога.

Редкий орешник сквозит, да берёзы шумят.

Посох, котомка… Мы все на примете у Бога.

Посох, котомка… Нам всем воздаётся стократ –

Этим вот полем и этою самой дорогой…

Роща озябшая. Галки уныло галдят.

Ты не поверишь: мы все на примете у Бога!

Время настанет – и ты будешь этому рад.

Олег БАЛЕЗИН

ЕКАТЕРИНБУРГ                                                                                                                               

ТОПОГРАФИЯ ЛЕДЯНОЙ ГОРЫ

Слева от кладбища, вниз по тропе,

берегом правым по каменной осыпи,

вверх по течению – вот она, Господи,

дверь, за которой уже не в мольбе –

в ранней смиренности, пробною поступью

по лабиринту проходим к Тебе.

Если скалу начиняет пещера,

значит, гора получает права

думать, как дерево, речка, трава,

как головы поднебесная сфера.

В этих извилинах наши слова

материальны, как мысль и химера.

В самом начале холодом входа,

мимо прошедших дыханий резьбы –

знаки и очерки спетой судьбы,

как бриллианты1, застынут под сводом,

и сталагмитов пометят столбы

грань девятин, неизбежность провода.