Литературная Газета 6355 ( № 3 2012)

В ностальгическом стихотворении (под таким же названием, что и книга, о которой речь), написанном в 1963 году Сергеем Орловым, авторский "двойник", "лейтенант в неполных двадцать лет", судья, прямой и беспристрастный "нынешних поступков" однофамильца), беспримесно прекрасен ("Добрый, как Иванушка из сказки" и т.п.).

Гранин же предпослал своей повести весьма неоднозначный эпиграф:

- Вы пишете о себе?

- Что вы, этого человека уже давно нет.

В дальнейшем автор мельком упомянет о том, как уже в мирную пору его "пошёл драить" директор. Сам же беспощадно "драит" лейтенанта с первых же его начальственных действий: "Его поступки казались мне бестолковыми[?] Это я теперь понимаю, сколько в нём было тщеславия" и т.д., и т.п.!

Дальше - пуще: "Мой лейтенант чтил Сталина, а я - нет[?]" Впрочем, столь категорическому заявлению предшествует нечто, свидетельствующее по меньшей мере об относительности и подвижности этого противостояния: "Когда Сталин умер, плакал не я - мой лейтенант. Он стоял у репродуктора на кухне, слёзы катились сами по себе[?] Я разделял его горе и не упрекал. Римма (жена автора. - А.Т.) не горевала об этой смерти, однако я заметил, что моему лейтенанту она сочувствовала".

И эта "нелогичность" рассказчика дорогого стоит, как и то, что его лейтенант - прямо-таки "по-орловски"! - в пору печально памятного послевоенного "ленинградского дела" бередит совесть "двойника":

"Делали вид, что всё путём, что там, в Кремле, виднее, что дыма без огня не бывает. Отводили глаза. Паскуды. Да ты ничем не лучше их, такая же тварь.

Этот лейтенантик удержу не знал". (Тоже - "пошёл драить" в свою очередь!)

И совсем не зря, неслучайно сочув[?]ствует ему именно Римма!

Её образ - великая удача писателя.

Есть в книге глава "Должок" о том, как рванулся в послевоенные годы на помощь одному из былых подчинённых - а главное - товарищей, испытывая какое-то чувство вины за их - часто трагическую - судьбу. Уменьшительное словечко в заголовке употреблено из целомудренной нелюбви к "громкости", к патетике, которой наша литература изрядно злоупотребляла.