Литературная Газета 6364 ( № 12 2012)

Адогматизм и уважение к чужой позиции проявились, например, в отношении Герцена к, казалось бы, совершенно чуждым ему, явному западнику, славянофилам - в главах "Наши" и "Не наши" в IV части "Былого и дум". Это способствовало в дальнейшем "духовному возвращению" Герцена на родину после разочарования в европейской буржуазной цивилизации, в способности Европы защитить святую для него идею свободы. Сама программа "русского социализма" на основе явно утопического восприятия русской крестьянской общины тоже была романтической. В V части "Былого и дум" Герцен писал: "Теоретически освобождённый, я не то что хранил разные непоследовательные верования, а они сами остались (курсив автора. - В.Т.) - романтизм революции я пережил, мистическое верование в прогресс, в человечество оставалось дольше других теологических догматов, а когда я и их пережил, у меня ещё оставалась религия личностей, вера в двух-трёх, уверенность в себя (так! - В.Т.), в волю человеческую".

Герцен не был политиком, отстаивавшим какую-то близкую ему доктрину как нечто устойчивое и незыблемое. Он всегда руко[?]вод[?]ствовался достаточно отвлечёнными идеалами свободы и равноправия, независимо от политических, социальных и национальных доктрин. Поэтому он безоговорочно приветствовал Польское восстание 1863-1864 гг., что явно повредило его личному авторитету и авторитету его оппозиционных изданий в русском обществе. Он же позднее отверг марксистское экономическое и социальное учение именно за догматизм, а сторонников К. Маркса иронически называл "марксидами".