Литературная Газета 6379 ( № 31 2012)

- Вы начали писать после тридцати, причём за спиной у вас не было ни Литинститута, ни Липок[?] Как вообще это получилось, с чего?

- Трудно сказать определённо - "с чего". Начал я не после тридцати, а в двадцать, это был 1990 год, я тогда открыл для себя Хармса и, как и многие, пытался ему подражать, за несколько лет написал энное количество небольших рассказов, потом надолго это дело забросил. А после тридцати опять начал, все эти годы вспоминал тот юношеский опыт, и постоянно где-то на заднем плане маячила мысль, что зря я это дело тогда забросил. Для Липок я был уже, наверное, староват, пару раз что-то им присылал - реакции не было, а для "Дебюта" я был стар безнадёжно. Тут можно было бы снобистски сказать, что, мол, ничего я от этого не потерял, но, наверное, это не так - мне было бы интересно поучаствовать в работе подобных институций, но - не сложилось. А вот мыслей поступить в Литинститут никогда не было, всегда скептически относился к идее, что человека можно "выучить на писателя".

- В числе своих любимых современных писателей вы называете Дениса Осокина. Это не шутка?

- Какие уж тут шутки. Я считаю Осокина выдающимся писателем с собственным,  ни на кого не похожим голосом и со своей уникальной для современной литературы темой, которую я бы назвал "духовным и душевным вживанием в местность". Такие его тексты, как "Овсянки", "Сухая река", "Затон имени Куйбышева", мне представляются без  преувеличения гениальными.

- А кто ещё?

- Назову ещё Василия Голованова, Анатолия Гаврилова, Николая Байтова, Сергея Соколовского.

Три обязательных вопроса:

- В начале ХХ века критики наперебой  говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?

- Время прошло, и выяснилось, что-то самое время, когда критики говорили об измельчании писателей, это был Серебряный век. Такие вещи всегда видятся на расстоянии. О нынешнем времени можно будет сказать что-то определённое  лет через 50. Или, с учётом ускоряющегося времени, - через 20-30 лет. Доживём - увидим.

- Почему писатели перестали быть "властителями дум"? Можете ли вы представить ситуацию "литература без читателя" и будете ли продолжать писать, если это станет явью?