Литературная Газета 6381 ( № 34 2012)

Почти сразу после смертельной дуэли Пушкина молодой Лермонтов написал в своём, почти сразу ставшим знаменитым стихотворении: "Восстал он против мнений света. Один как прежде[?]" Действительно, с врагами, "мненьями света", "клеветниками ничтожными" и "коварным шёпотом насмешливых невежд" - всё было ясно. Но - друзья! И - "мнения" друзей! Это потом П.А. Вяземский назовёт козни против Пушкина и его жены адскими и скажет: "Прошу в том прощение у его памяти". Это потом А.Н. Карамзин скажет: "Краснею теперь от того, что был с ним (Дантесом. - Н.С.) в дружбе". А тогда: "Дядюшка Вяземский, -  сочувственно и даже не без злорадства поделилась с братом А.Н. Карамзиным С.Н. Карамзина, - утверждает, что он закрывает своё лицо и отвращает его от дома Пушкиных".

И всё же один Пушкин не был.

Пушкин вполне понял, что такое - Дантес. Она поняла, может быть, позднее, но -  поняла. Пушкин понял, что дело не в Дантесе. Она поняла позднее - но тоже поняла. Кое-что, особенно перед концом, понять помогла ему она. Тогда-то, видимо, абсолютно всё объяснил ей он.

Потому же, особенно на последних преддуэльных этапах, не приходится даже говорить о тени пушкинской ревности. Отелло не ревнив, он доверчив - так вроде бы неожиданно сказал об "африканских" страстях знаменитого шекспировского героя сам поэт. Как известно, не Дездемона изменила Отелло, а Отелло, по сути, изменил своей доверчивости. Пушкин оказался Отелло, ни разу своей доверчивости не изменившим. "Доверие Пушкина к жене, - сообщает Д.Ф. Фикельмон, - было безгранично". То, что Наталья Николаевна вполне оправдывала это доверие, никогда не вызывало сомнения ни у кого из ближайшего окружения. Княгиня В.Ф. Вяземская готова была даже в том "отдать голову на отсечение". Более того, с приближением событий, которые стали концом, по свидетельству П.А. Вяземского, поэт сделался к жене "ещё предупредительнее, ещё нежнее".

В финале финалов, в 1869 году, Дантес-Геккерн в беседе с мужем Александрины Гончаровой Фризенгофом, ни в чём не раскаиваясь и ни о чём не сожалея, всё-таки, как сообщает сам Фризенгоф дочери Натальи Николаевны, Араповой, "возгласил и защищал - не чистоту вашей матери, она не была под вопросом, но совершенную невинность во всех (!) обстоятельствах этого печального события её жизни".

Пушкин знал, что его жена безвинна, но Пушкин знал и то, что она будет терпеть - безвинно.