Многие работы Кантора рассчитаны на образованную, университетскую, т.е. в основном западную, публику, которая, к примеру, понимает, что означает крот, так часто оказывающийся среди прочих узнаваемых всеми героев. "У нас не знают этой цитаты!" - при мне на своей выставке в Русском музее сокрушался автор. На Западе иной скандальный отклик имеет лист с обнажённой Ахматовой и одетым Берлиным, причём именно из-за сэра Исайи. Нам же смешно оттого, что ахматовская строчка про "перчатку с левой руки", обессмысленная повторениями, вспыхивает раблезианской искрой ввиду отсутствия у поэтессы иной одежды, кроме пресловутой перчатки. Многочисленные кроты, расплодившиеся при покровительстве художника, ведут свой род от гамлетовской реплики, процитированной Марксом в работе "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта", - речь идёт о методичности революции, которая "доводит до совершенства исполнительную власть, сводит её к её самому чистому выражению, изолирует её, противопоставляет её себе как единственный объект, чтобы сконцентрировать против неё все свои силы разрушения. И когда революция закончит эту вторую половину своей предварительной работы, тогда Европа поднимется со своего места и скажет, торжествуя: "Ты хорошо роешь, старый крот!" Эта цитата тем более важна, поскольку Гамлет обращается к призраку отца, из-под земли призывающего друзей принца: "Клянитесь!" Кантор воспитывался на альбомах Домье и Гойи с дарственной надписью отца: "Чтобы шёл той же дорогой".
Кантор - художник непростой хотя бы потому, что привык думать и делиться своими мыслями, причём сочетая такие задачи с чисто живописными. Так, "Люди на пустыре" - превосходный холст по острой композиции, энергичной фактуре, умной живописи с драматическим колоритом, совмещённой с повествованием романного размаха. Автор знает, что величина замысла возникает не от грандиозности темы, а от сопоставления высокого и низкого, от совмещения предметов разноплановых, от "близости слов неравно высоких" - как говорилось в XVIII веке. Обескураживает "Распятие" - распятый слишком очеловечен и очевидно ущербен, "Лев Толстой" сведён к ракурсу грубоватого старика-богомольца, "Крестный ход" настолько, до репортажности, узнаваем, что даже лишается гротесковых красок. Дух[?] Да что там, пусть - душа, она где-то рядом, будто вспугнута столь пристальным взглядом на свою телесную форму и боится в неё вернуться, мечется по соседству, мается от неустроенности.