Литературная Газета 6399 ( № 1 2013)

не залить даже водкой - проступит оно!

Так на вёсла садись и плыви по теченью -

вдоль засохших кустов по умершей реке.

Но и это уже не имеет значенья

для России в её инфернальной тоске.

Может, только Господь

и остался над нами,

чтоб в надменной Европе, в роскошном саду

мы безжалостно мучились русскими снами,

умирать бы хотели - лишь в русском аду.

Городок

Запорошило, даже замело

наш городок - ни город, ни село,

изобретенье Сталина, чей пыл

читателя - к иным благоволил,

ну а иных писак - в расход, в распыл.

Вот Пастернак на дачах "жжот", а там,

в темницах, - подыхает Мандельштам,

и логики за этим - никакой,

лишь ход светил с безумною тоской.

Лишь Бунина известный всем отказ:

"Я обойдусь без дачи и без вас!"

Здесь всё старо, впопад и невпопад, -

дома, доносы, и успех, и сад,

и запустенье века, и прогресс.

И даже неизбывный интерес

завистливых друг к другу поэтесс.

Гляжу в окно - там всё заметено.

И Сталина уж нет давным-давно,

и дом, что строил он, - неузнаваем.

И тем, кто не читает, всё  равно:

и логика сидящего в трамвае,

и логика бегущих за трамваем.

* * *

Муж пьёт и бьёт.

Ну что ей делать, дуре, -

посуду бить? Но окромя битья,

в какой такой искать литературе

ответ на безответность бытия.

И утром, вместе вбившись в электричку,

сквозь слёзы поглядеть на подлеца,

когда зажжёт он виновато спичку

и в тамбуре осветит пол-лица.

Таких морщин, такой улыбки глупой,

такой тоски по счастью - где предел?

[?]Похоже, Бог под неподкупной лупой

её любовь слепую разглядел.

Иначе как бы вынести такое,

чтоб на весах - в блевотине, в грязи -

всю взвесить жизнь, и, как  Гомер при Трое,

всё рассмотреть в подробностях, вблизи.

Роман

Тебе - почти что сорок,

а мне - почти что двадцать.

И мокрых листьев шорох

мешает целоваться.

Не то пройдёт соседка,

не то сосед заглянет,

и хоть цела беседка -

беседовать не тянет.

Качнёт шары гортензий

или шепнёт на ушко,

но к ветру нет претензий -

проглядка и прослушка!

Потом промчится время,

летучее, как пламя.

И что там станет с теми,

застенчивыми, нами,

никто уже не вспомнит,

никто уже не знает.

Лишь ветер парус комнат,

как прежде, надувает.

Там мне - почти что сорок,

тебе - почти что двадцать.

И кажется, что - морок,

и тянет целоваться.

И видится, что шалый

горит огонь в камине.

И губы твои - алы,

и губы мои - сини

от взглядов этих жарких,

застенчивого "здрасьте",

от этой кочегарки

безумия и страсти.

[?]Закуришь, выйдешь в сени.

Я встану на пороге

у молодости, лени,

у полной безнадёги.

* * *

Невозвратно и непоправимо.

Голос твой остался вдалеке,

только голос, только тень от дыма,

только отпечатки на песке.