Литературная Газета 6419 ( № 24 2013)

Не то чтобы мне приходилось кривить душой – говорить одно, а делать другое. Как и все, я жил с ощущением некоей потенциальной высшей справедливости в нашем обществе. И многие факты, казалось, об этом свидетель­ствовали. В области искусства и руководства им работало много талантливых людей. Это позже руководство в сфере искусства обезличилось и вырос отряд бездарных чиновников от культуры. Сталин был в этом отношении умён и умел завоевать в среде художественной интеллигенции авторитет просвещённого и великодушного вождя. Когда же на эту интеллигенцию обрушивались с гонениями, следом вскоре находились враги, которые оказывались в этом повинными. Постоянно создавалось впечатление, что генеральная линия в нашем обществе – движение к справедливости и существование Сталина – тому гарантия.

Одной из первых прошла кампания космополитизма. В этот момент мои коллеги, которые ругали оперу «В бурю»(например, С. Шлифштейн), ужасно волновались, что я в эту политическую кампанию буду разделываться с ними. Я же старался, напротив, не называть таких имён. И даже когда в качестве примера борьбы с космополитизмом в Союзе композиторов и назывались отдельные фамилии, среди них меньше всего встречались еврейские фамилии. Короче, из кампании войны с космополитизмом наша организация вышла в буквальном смысле слова без потерь, и тот же Шлифштейн в итоге приходил благодарить меня.

Но таким ходом космополитической кампании в Союзе композиторов остались недовольны. На меня посыпались анонимки. Каждый день я стал получать почту: то карикатура – Тихон Хренников на электрическом стуле, то рисунок – Тихон Хренников на виселице, то – пропуск для Тихона Хренникова на кладбище. А авторами этой корреспонденции были мои коллеги. Я даже знал кто и знал за что. Слали те, которые, как я сказал уже, были недовольны мною, которые требовали крови и которым я, так сказать, не давал возможности эту самую кровь пустить.

Все получаемые мной подобные записки и рисунки я относил в ЦК. И каждый день получал новые. Это была травля. А как-то однажды меня пригласил Суслов и дал почитать письмо, написанное одним из наших музыковедов (не хочу называть никаких фамилий). Он писал, что я нахожусь под влиянием евреев, сионистов, и рассуждал, как евреи на меня дей­ствуют. Была изображена полная схема такого воздействия – через мою жену и других лиц. Письмо мне Суслов дал со словами:

– Вот, почитайте, с кем вы общаетесь и как о вас пишут.

У меня было шоковое состояние. Я столкнулся с этим впервые. До этого я занимался музыкой и только музыкой. И вдруг попал в самую кашу какой-то политической грязи и наветов. И всё из-за того, что я очень мягко спускал на тормозах всю эту космополитическую истерию, что, надеюсь, могут подтвердить ещё и ныне живущие люди. В итоге у меня началось истощение нервной системы. Я заболел, не было сил двигаться, не мог спать. И тогда я взял отпуск.

Год не работал. Не мог прийти в себя. Не мог без посторонней помощи ходить. Абсолютная апатия овладела мною. Мне было совершенно всё равно. Клара вывозила меня в какой-нибудь парк, садилась на скамейку, а я сидел рядом, как ребёнок, клал ей голову на колени. Затем меня отправили в санаторий в Барвиху. Я пробыл там 17 суток и 17 суток совершенно не спал. У меня начались галлюцинации. И таких, как я, там было немало. Большинство страдало нарушением мозгового кровообращения. Работа по ночам изматывала людей, и многие не выдерживали. И в санатории не могли войти в нормальный ритм, бродили по коридорам, каждый со своими бедами. И поговорить не с кем.

Через 17 суток меня навестила Клара. Видит, я в ужасном виде. Как был в пижаме, я вышел проводить её до ворот Барвихи, сел в машину. Надо сказать, что на территории Барвихи буквально на каждом шагу тогда стояли охранники. И вот когда мы подъезжали к воротам, я лёг на пол машины, незаметно проскочил стражей и уехал из санатория. Если бы я не уехал, пребывание там закончилось бы для меня весьма печально.

В санатории тем временем поднялась паника: пропал Тихон Хренников, начались поиски. Приехав домой, я сообщил по телефону, что больше я не вернусь, а моя жена завтра привезёт казённую пижаму и возьмёт мои вещи.

Общими усилиями Клары, которая регулярно ставила мне пластинки с духовными песнопениями (чтобы успокаивались нервы), и врачей-невропатологов я в течение целого года выходил из этого состояния, в какое попал в итоге космополитической кампании. И кульминацией у меня был 1950 год. В 1951 году я уже начал понемножку работать, а дальше жизнь в Союзе и у меня как-то наладилась.

АРКАДИЙ наш АРКАНОВ

Время начинать про Арканова рассказ[?] Он появился в Стране Советов, будучи новорождённым за год до Первого съезда советских писателей. Детство впервые рождённого прошло в собирательнице русских городов городе Киеве. Оканчивая уже в Москве среднюю школу, Аркаша стал приличным спортсменом-любителем, пролетая стометровку за 11 секунд. Валерий Борзов в те годы ещё ползал на карачках.