Литературная Газета 6422 ( № 28 2013)

Эрдман, конечно, изначально сочувствовал своему Подсекальникову. Обывателю, по мере слабых сил стремящемуся сторониться бурных проявлений эпохи, что, наверное, и послужило причиной глухого запрета пьесы, во всяком случае, одной из причин. Но вот и Ярослав Смеляков, которого уж никак не упрекнёшь в недостатке гражданственности, написал, правда, значительно позже, в 1966 году:

Персонаж для щелкопёров,

мосэстрады анекдот,

жизни главная опора,

человечества оплот…

Не ваятель, не стяжатель,

не какой-то сукин сын –

мой приятель, обыватель,

непременный гражданин.

В общем, в связи с «Самоубийцей» есть над чем подумать, и режиссёр Владислав Константинов думает, а толчком для размышлений, не исключаю, было то обстоятельство, что в труппе вверенного Константинову Театра Русской драмы и комедии Республики Калмыкия, работающего в Элисте, есть актёр Александр Щеглов. Говорю это ответственно, потому что знаю Щеглова: более органичного исполнителя ролей «маленького человека» трудно себе представить.

Но Константинов и Щеглов пошли дальше моих ожиданий. В спектакле заслуживающий всяческого сочувствия маленький человек поднял голову и заявил – ни много ни мало – о своём праве быть самим собой, а не частицей толпы, кем-то куда-то ведомой. Тихий, всегда старающийся быть неприметным, с каким же достоинством произносит Щеглов–Подсекальников свои ключевые слова: «Вот я стою перед вами, в массу разжалованный человек, и хочу говорить со своей революцией»… А ему, кроме разговора с революцией на равных, что ещё-то нужно? «Тихая жизнь и приличное жалованье». Ну и чтоб ненароком в клетку не посадили – за нежелание быть разжалованным в массу. Заслуживает человек, чтобы эта скромная мечта воплотилась в реальность?

Ведь когда люди становятся толпой, когда их разжалуют в массу, случаются самые страшные катастрофы. Об этом и у Шекспира есть в том же «Ричарде». Сходятся, соединяются самые разные, предупреждающие, предостерегающие голоса, из самых разных сфер и эпох. Что же должно произойти, чтобы соединение это утратило актуальность, оставшись исключительно при историко-культурном интересе. А то неловко получается, неуважительно, хотя бы и по отношению к неандертальцам. Что же они, со своим опытом, промелькнули на земле бесследно, зазря?

Коммунальная кухня, коммунальная квартира, к стыду нашему до нынешних дней дожившая, – вот, кажется, идеальная питательная среда для «разжалования в массу».

Действие спектакля «Наша кухня» Самарского академического театра драмы имени Горького происходит в послевоенные годы, именно в этих местах человеческого обитания. Сценический текст – автор идеи Алла Коровкина, режиссёр-постановщик Валерий Гришко – основан на советских песнях, в своё время любимых и популярных. В своё время? Ну, ладно, у меня ностальгия, но как быть с неистово аплодирующими ребятами, которых в зрительном зале большинство? Спектакль этот – гимн коммунальной кухне тех лет, да простят мне музыковеды (песни, гимн) неточность терминологии. Сам я в коммунальной квартире не жил, о чём не жалею, однако у друзей бывал, и как же не помнить те кухонные посиделки – со свободными разговорами под немудрёную студенческую выпивку и закуску. И чувствовали мы себя тогда, в конце 50-х, не разжалованными в массу (у многих, правда, это потом прошло), а достойными участниками человеческого сообщества, которым помогает жить соседство таких же вот, не обезличенных.

Артистам из «Нашей кухни» в оперном театре, конечно, делать нечего, да и не надо им туда, у них своё, они владеют искусством в драматической композиции из массовых песен рассказать о человеческой судьбе, которой прониклись, напомнить об атмосфере, в которой эта судьба складывалась. Об атмосфере военных и послевоенных лет.

В правдивых и честных спектаклях, обращённых к тому времени, мы снова видим непременных граждан, которых так не хватает современной сцене.

В городе Кудымкаре Драматический театр имени Горького показал хорошую пьесу хорошего драматурга Владимира Гуркина, недавно от нас ушедшего, – «Саша, Ваня, с ними Римас». Началась война, мужики из уральской деревни ждут повесток, но узнают, что стали жертвами доноса и за ними вот-вот придут откуда следует. Что остаётся? Бежать… Туда, где поблизости формируется эшелон на фронт и можно записаться добровольцем. Война большая, фронт большой, попробуй, найди… Никто не помешает – Родину защищать. А дома остаются женщины – работать из последних сил во имя Победы, да ещё хранить домашний очаг, оберегать его от любителей строчить доносы и сводить счёты.