Литературная Газета 6434 ( № 41 2013)

Проще – снимают в сериалах. Проще – пишут в иронических рыночно-успешных детективах. Есть молодой человек, есть девица. Он – легковесный, она – легкомысленная. Или наоборот. Есть тиран-режиссёр, от которого зависят юноша с девушкой. Есть вожделеющий олигарх, от которого зависит режиссёр в частности и искусство в целом. Есть честолюбивый священник, который пытается окормлять олигарха. Выглядит приемлемо. Даже актуально. Приправим сценарий фирменным первоканальным юмором (недоюмором, скажет читатель, заразившийся стилем Соломонова). И вот уже можно снимать малобюджетный фильм в декорациях любого театра близ Тверской и в небезосновательной надежде отбить затраты. Фактурой роман Соломонова притягателен для киноделов-попсовиков, и, несмотря на это, будем надеяться, что ему удастся избежать участи немудрящей попкорновой экранизации.

Трудно сказать наверняка, когда, с какого места нелепые герои Соломонова начинают вызывать сочувствие. Трудно прежде всего потому, что они и тогда ещё остаются смешными, в некоторых сценах – гомерически-смешными. Мы ещё хохочем и презираем их. Мы их уже любим. А впереди – самое несмешное. Впереди маячит смерть. В театре в таких случаях на сцене висит ружьё. А у Соломонова – говорят о смерти. Боятся смерти. Убегают от смерти. А она всё равно придёт – не спеша и когда захочет. Мы это предчувствуем. Может быть, даже пытаемся игнорировать это предчувствие. Но она придёт. И нам станет грустно. Нам станет хорошо.

Свести театр и церковь, преобразить церковь – актёрством, воспламенить театр – проповедью… эта идея одновременно пришла к двум виртуозным инженерам человеческих душ: священнику и режиссёру. Отныне они, любя и ненавидя талант друг друга, устремятся к взаимоуничтожению, не разбирая средств, дёргая за нити марионеток, – и выйдут из схватки с неравным результатом. Это будет противостояние, в котором проигравшие окажутся в выигрыше… человек порой не знает, чего в действительности ему надо, пока не сотрясутся основы и не останется главное.

"Мир – театр, а люди в нём – актёры" – это трюизм, да. Но попробуйте-ка наполнить трюизм смыслом! В конце концов это не проще, чем поставить свежий и блистательный спектакль по замыленной столетиями аплодисментов пьесе Шекспира. Получится ли со спектаклем – ещё неизвестно. А книга – вот она. И, кажется, она немного о другом: театр – это целый мир, а актёры – тоже люди. Но и об этом надо было суметь рассказать так, чтобы мы поверили. Что до ружья, которое наконец выстрелило, наполнив марионеток жизнью и трепетом, то существует ли жизнь вечная для человека – неизвестно, но дождь идёт над океаном, и это верный признак того, что она существует в принципе.

Пятикнижие № 41

ПРОЗА

Реза Амир-Хани. Её я. - М.: Вече, 2013. – 464 с.– 1500 экз.

Тем, кто не зна­ком ссо­вре­менной иранс­кой (и даже шире– восточной) прозой, вполне можно порекомендовать начать с книги, которая, увидев свет в 1999году, уже выдержала более десяти переизданий в самом Иране. "Её я"– роман о беззаветной дружбе и неиссякаемой любви– соединяет в себе яркий восточный колорит и довольно динамичное повествование. Здесь найдётся место лирическому отступлению, сочному, пышному метафорическому образу, ехидному разухабистому юмору и тягучей медитативной рефлексии, но европейскому читателю книга не даст забыть о том, что он имеет дело с литературой иной культуры: более патриархальной и натуралистичной, сдержанной и жертвенной. Хеппи-энда не будет. Зато удовольствие от романа Амир-Хани сравнимо с оставленной позади дорогой: далась нелегко, но и пройдена не зря, а герои (и особенно героини), скорее всего, покорят ваше сердце. «Её я»– не та книга, что понравится многим, но и не та, что забудется вскоре после прочтения.

ПОЭЗИЯ

Эдуард Учаров. SOSтояние весомости: Стихи.– Казань, 2012.– 60с. – 100 экз.

Юрий Лукач, екатеринбургский поэт и переводчик, справедливо пишет в предисловии к сборнику, что поэзии Учарова присущи «полифоничность, внутренняя противоречивость, тяга к контрастам, воплощаемая не столько в слове, сколько в ритме и фонике. Узнаваемая чёткость бытовых деталей здесь мгновенно опрокидывается в бездну метафизики, кажущаяся простота оборачивается многослойной метафорой, лирическая исповедальность сочетается с беспощадно-зорким отношением к себе и окружающим – впрочем, у Эдуарда беспощадность смягчена неизменной иронией, единственным средством самозащиты поэта-лирика в наше несентиментальное время». Достоверно отмечено и то, что искренний голос поэта пробивается сквозь все пласты его технического мастерства и тем самым превращает «стихи для немногих» просто в стихи».

Не о том я пока пою,

строки кровью своей пою,

и они набухают в плоть,

как Господь.

В то, что пишешь, и сам не верь –

сердце заперто, словно дверь,