Литературная Газета 6453 ( № 10 2014)

Словно забыв о своём художественном открытии, Тургенев в первом романе придерживался рационально выработанной им дихотомической схемы, в которую феномен лишнего человека не укладывался. Гамлетовское «начало отрицания», выражающееся в безверье , «духе рефлексии и анализа», скептическом самосознании , иронии , чувстве собственного превосходства и презрении к самому себе , нашло воплощение в фигуре Покорского (Н.В. Станкевича, пропагандировавшего в 1830-е годы, по воспоминанию К.С. Аксакова, «воззрение большею частью отрицательное»). Рудина Тургенев также писал с натуры – гениальной натуры Михаила Бакунина, сочетавшего в себе интеллектуальную любовь к Богу, « непоколебимую волю» и «склонность к полусознательному, полуневинному обману, к самообольщению». Последнее свойство частенько затмевало и заглушало в нём известные достоинства, за что его иногда и называли «новым Дон Кихотом» (сначала отец, затем друг Висяша – Белинский). В первоначальной редакции романа (повести «Гениальная натура») сходство 25-летнего Рудина со своим прототипом «львообразным» Бакуниным было столь явным, что друзья Тургенева посоветовали ему не заострять внимание на мелких недостатках героя (привычке всех поучать и воспитывать, деспотичности, хлестаковском легкомыслии и забывчивости в денежных делах), отчётливее прорисовать черты спиритуала , энтузиаста -пневматика, не прячущегося от реальности, а врывающегося в неё со своим несбыточным проектом искоренения мирового зла, склонного к жертвенному поведению, способного умереть у «алтаря божественного слова». В самом деле, нельзя же забывать о том, что бывший романтик-идеалист Мишель к тому времени уже прошёл через огонь европейских революций, тюремные подвалы Саксонии и Австрии, где был прикован цепями к стене, камеры Петропавловской крепости и Шлиссельбурга! Тургенев прислушался к критике и рекомендациям друзей. В итоге хлестаковское в образе Рудина оказалось затушёванным, а «донкихотское» (что начисто отсутствовало в лишнем человеке) засияло ещё ярче. Примечательно, что в одном из писем родным, написанном в камере Алексеевского равелина, Бакунин и сам уподобил свою жизнь «дурному сну потерпевшего крушение Дон Кихота».