Литературная Газета 6453 ( № 10 2014)

Завершая разговор о бакунинских качествах Рудина, нельзя не сказать и о рудинских качествах молодого Бакунина. Пройдя через огонь европейских революций, пережив арест в 1849 году, два приговора к смертной казни, тюремные мытарства, ссылку на поселение в Сибирь и побег из неё, Бакунин не вернулся на круги своя. Он полностью освободился от донкихотского (рудинского) прекраснодушия , как ранее изжил в себе гамлетовское рефлектёрство , и, убив в себе Рудина, стал в известном смысле лишним человеком, причём уже не только в России, но и на Западе, в частности и в Международном товариществе рабочих (Интернационале), к которому примкнул в Лондоне и из которого был изгнан своим «старым другом» Марксом, клеветнически обвинившим его в шпионаже. Бывшие единомышленники Мишеля – московские гегельянцы – наверное, увидели бы в его жизненных неудачах последствия нового падения , духовного краха. Мы же, помня о нечаянном прозрении Герцена, скажем: угаданные Тургеневым первые зарницы нигилизма предвещали явление сверхчеловека , т.е. неведомого ни Шекспиру, ни Сервантесу героя, покончившего со всем человеческим, слишком человеческим в себе, ставшего на деле мастером своей судьбы и осознавшего «святое, великое, прекрасное значение» смерти . Таким героем для нескольких поколений русских радикалов стал Михаил Бакунин, утверждавший: «Лишь тот существует, кто сам себя самого создаёт».

Теги: Иван Тургенев , Михаил Бакунин

А попадают в поэта...

Так уж заведено: стреляют в толпу, а попадают почему-то в поэта. Вглядишься в нашу историю и с тяжёлым вздохом согласишься: да, так оно и есть. Хотя почему только в нашей истории? А что, в истории других стран мало стреляли в толпы, а попадали в поэтов...

14 марта день рождения поэта-фронтовика Фёдора Григорьевича Сухова. Нет смысла повторяться, расписывать биографию этого поэта, созданного вой­ной. А начиналось его время так:

Провожали меня на войну,

До дороги большой провожали.

На село я прощально взглянул,

И вдруг губы мои задрожали.

Ничего б не случилось со мной,

Если б я невзначай разрыдался, -

Я прощался с родной стороной,

Сам с собою, быть может, прощался.

Фамилия соответствовала его внешности. Невысокий, тихий, суховатый. Глаза любопытные, внимательные, смотрят как-то исподтишка. Даже не смотрят – наблюдают оценивающе. Вглядываются. В них нет ни восторга, ни осуждения, а одно тихое, спокойное любопытство. Манера Фёдора говорить, слушать, смотреть до сих пор мне представляется верхом мудрости и человекоуважения.

Прошло немало времени после наших встреч. В 1992 году Фёдор покинул этот мир войн, революций и перестроек – мир любви к ближнему и в не меньшей степени ненависти.

При первом знакомстве, уже зная творчество Фёдора Сухова, я подумал: как пронзительно пишет о войне, а на фронтовика вовсе не похож. Те, кого знал я, как правило, напористые, горячие, хоть сейчас им или шашки наголо, или винтовку в руки и на передовую. А этот вроде бы самой природой создан для тихой, мирной жизни. Для созерцания. Для сочинения душевных стихов. А вместо этого:

Увидела. Припомнила. Узнала.

– Надолго ли?

– Да с месяц поживу.

– А мой Володька[?] –

И не удержала

Горючих слёз –

Упали на траву.

Ну что сказать ей?

Ничего не скажешь.

С опущенной стою я головой.

Как будто без оружия, без каски

Позорно убежал с передовой.

И в самом деле,

По весне, по маю

В черёмуховой белой тишине

Который раз домой я приезжаю,

А сын её

Всё где-то на войне…

Фёдору и мне достался один номер в гостинице, в котором прожили мы три вечера и утра. А оказались мы вместе по случаю собрания писателей в столице. Как-то вечером обсуждали происходящее, и он тихо так промолвил:

– Да, времена... А знаете, мне уже в пятидесятые годы, после смерти Сталина, нет-нет да и подумывалось: то, как ведут себя партийцы, руководство, идеологи, долго продолжаться не может. – И стал рассказывать о своём пребывании в Волгограде.

– В те годы работал я в газете. Понимаете, ставят вопрос так: надо осудить творчество Пастернака, в частности его роман "Доктор Живаго". Сам роман мало кто прочитал, но – осуждай то, чего не знаешь. Я воспротивился. Назвал Пастернака отличным поэтом, а роман его – прекрасным. Ну, на меня кинулись со всех сторон. Я на своём стою: не обсуждали роман, так как же можно его осуждать.