Литературная Газета 6456 ( № 13 2014)

Пнин ищет смысл в русской литературе. Ребров постигает жизнь талантом художника. В самом деле, что может лучше охарактеризовать художника, как не его творчество? Персонажу Иванова, в отличие от Пнина, удаётся создать нечто замечательное. Довольно долго сквозь алкогольный и кокаиновый туман он продирается к собственному замыслу, вынашивает его, как дитя, и, будучи больным (что примечательно, ведь болезнь – прорыв в область трансцендентного), молниеносно реализует. Ребров делает дагеротип с собственной инсталляции и становится известным. Его творение называется «Вавилонская башня» – образ вечный, понятный и вместе с тем неисчерпаемый. Все помнят библейский миф о Вавилоне и башне, которую строят люди, чтобы «сделать себе имя», приблизиться к Господу, стать с ним наравне. И все знают, чем это закончилось: народы разбросало по свету, и перестали они понимать друг друга. Иванов не упускает шанса поиграть с мифом: Вавилонская башня Российской империи разрушена, народ-богоносец бежит из собственной страны, и не за горами то время, когда заговорят русские на разных языках. Ребров «делает себе имя» в Эстонии с помощью «Вавилонской башни», однако слава преходяща. Неприкаянность и оторванность не оставляют шансов на хеппи-энд. Разруха, она не только в клозетах, но и в головах. А в головах у персонажей «Харбинских мотыльков» – разброд и шатание. Эстонская эмиграция увлекается модным фашизмом, неприкаянный Ребров невольно становится в их ряды и даже оказывает помощь. Впрочем, он не горит идеями и действует, скорее, за компанию. Что, как известно, не освобождает от ответственности.

Кажется, Ребров не воспринимает всерьёз эту гремучую смесь национализма и православия, которой заражена «передовая» часть эстонской эмиграции. Но и не спешит отдаляться от людей, которые некогда были очень ему близки. Художник предпринимает попытки доказать бессмысленность новой идеологии: «Человек – ничто, – говорит он. – Человек не может изменить историю». На что получает вполне вразумительный ответ от Ивана Каблукова: «Очень даже может, иной человек сам не подозревает, что история сквозь него идёт... Я трезво смотрю на свою роль. Я всего лишь крыса, которую заразили чумой и направили во вражеский лагерь. Какая-нибудь дрянная тварь империю может на колени поставить. Сколько городов горело[?]»

Реброву в какой-то степени повезло: против этой чумы у него иммунитет, хотя заразить его, конечно, пытались. Впрочем, иммунитет этот оказался банальной трусостью: Ребров прекращает помогать фашистам только после того, как попадает в руки властей. Испугавшись, он перестаёт передавать корреспонденцию из Харбина, но призрак фашизма преследует его ещё долго: «…появились противные бабочки; у меня есть подозрение, что они заехали с посылочкой из Харбина; мотыльки бархатные, бледно-лиловые, маленькие. Надо чем-то травить».

Реброву хочется вытравить своё трагическое прошлое, вытравить идеи, вытравить мысли и знания, которые не дают облегчения человеку. Ещё в начале книги он признаётся, что от мысли не может быть никакой пользы: «– Мысль… Обязательно вам нужна мысль. – В голове у Бориса вспыхнуло. – Я уже задыхаюсь от мыслей! Не знаю, как от них избавиться! Пыль смахнул, и нет пыли. А вот Киркегаарта или Ницше, если прочитал раз, до конца жизни с ними жить будешь. А они там, внутри, что-то с тобой делают. Хочешь, не хочешь, поздно. Впустил, значит, что-нибудь будет. Старый диван из комнаты можно выкинуть, а Достоевского не выкинешь» .