Литературная Газета 6457 ( № 14 2014)

Гениальность Макаренко состоит в том, что в годы Гражданской войны присущую беспризорникам способность подчиняться неформальной и вредной самоорганизации улицы он заменил формально такой же по типу самоорганизацией, но уже с морально-нравственной установкой. Появились командиры, коммунары, разновозрастные и сводные отряды, театральные и садоводческие бригады, позднее – пионерская и комсомольская организации и многое другое. В статьях и докладах Антона Семёновича зазвучали новые педагогические выражения: методика параллельного действия, система перспективных линий, ядро коллектива, мажор, этапы развития коллектива. Подобных понятий не было в классической педагогической литературе.

Главным методом воспитания Макаренко считал коллектив, «который будучи общим и единым, в то же время даёт возможность каждой отдельной личности развивать свои особенности, сохранять свою индивидуальность, удовлетворять свои потребности». Объединение разрозненных, социально и нравственно запущенных личностей в единый коллектив происходило не без драм. Кто читал «Педагогическую поэму», вспомнит, как в состоянии отчаяния Макаренко ударил Задорова, который попал в колонию за вооружённый квартирный грабёж и, конечно, мог дать сдачи. Да и другие воспитанники имели многократные судимости. Но они приняли это отчаяние за смелость и бесстрашие и даже потом восхищались.

По вечерам Макаренко читал им книги Горького, днём вместе с колонистами выходил на лесозаготовки, затем ремонтировали оставшиеся от прежней колонии столярные, токарные станки, строили свинарню. И, конечно, надо было запустить процесс обучения, всем ходить в школу, обслуживать себя, старшим отвечать за младших. Так появились разновозрастные отряды, командиры, заработало самоуправление. Антон Семёнович понимал, что у ребят должна быть радостная перспектива, необходимо ожидание чуда. И как только весной сошёл снег, он пригласил старших ребят погулять по окрестностям, где они наткнулись на заброшенное имение Трепке. «А не устроить ли нам здесь нашу колонию?» – сказал Макаренко. «Так как же? Тут же нельзя жить», – сказал Задоров и пошёл штопором по двору. «Отремонтируем», – ответил Антон Семёнович. «О, тут была б колония! Речка, сад, мельница!» – кричали пацаны. Через две недели Макаренко получит ордер на имение Трепке.

Организация внутриколлективных отношений, как отношений нравственной, ответственной зависимости, освобождала колонистов от тяжкого опыта их прошлой жизни. У всех она была «смутная и тяжёлая, как угар от вчерашнего хмеля» (Достоевский). Макаренко сделал вывод, который никто не решился сделать до него: чтобы колонисты почувствовали себя полноценными гражданами общества, им никогда нельзя напоминать о прошлом. С 1922 года он отказался принимать личные дела колонистов.

Было бы ошибкой считать, что Макаренко являлся противником педагогики индивидуального действия, в чём его постоянно обвиняли. Как раз наоборот: вся его практика основывалась на мастерском индивидуальном общении с человеком. Его логика педагогических отношений была такова: зацепить за душу, сделать своим союзником, вовлечь в коллективную жизнь, вместе обогащать эту жизнь новым содержанием. Макаренко всегда был рядом с детьми, с ними вставал, рубил дрова, стирал бельё, читал им книги, выслушивал рапорты командиров, ставил спектакли, следил за развитием отношений в коллективе и за самочувствием каждой личности в нём, анализировал их поступки.

Антон Семёнович писал своей жене Галине Салько 11 марта 1928 года: «…Только что с утренней проверки. Вчера вечером была снежная буря, сейчас ужасно холодный ветер. В колонии ни кусочка угля, кое-как топим дровами. Нет, при таких условиях оставаться здесь ещё на одну зиму – действительно геройство… И всё-таки до чёрта поэзии в этой колонии им. Горького! Нужен поэт побольше Пушкина, чтобы увидеть поэзию и уложить в стихи.. Сейчас в канцелярии и моём кабинете греются сотни полторы воспитанников и толкуют о том, что теперь можно без дров жить, потому что скоро весна… Так мы и не вытопили сегодня ни одной печи. Зато у нас сейчас начнётся спектакль, и жители Куряжа уже послушно стоят в очереди у дверей. Хлопцы мечтают о весне, а я – о их человеческой жизни…»