Литературная Газета 6476 ( № 34 2014)

Мне помнится бильярдный стол в мансарде,

и на сукне тяжёлые шары,

которые в немыслимом азарте

сшибались, словно в космосе миры...

Планеты эти из слоновой кости

и плотное зелёное сукно...

И сам я, бильярдистом званый в гости,

смотрел на мир, как в тёмное окно...

Он был поэт и гений биллиарда,

мистификатор и интеллигент,

один из тех столпов, кто послезавтра

войдёт в число таинственных легенд.

Меняет жизнь свои ориентиры,

и в этом ей подыгрывает власть.

Гудят пиры, взрываются квартиры,

и ослепляют деньги, а не страсть.

Но вечный бой затронул не кого-то,

и почему-то багровеет снег,

и вот уже с разбитого капота

сползает тихо сбитый человек…

А вечность потихоньку убывает,

как будто книгу странную прикрыл.

… – В поэзии прогресса не бывает, –

мне Межиров когда-то говорил.

* * *

Ревёт над миром ночное время,

и человек в тупике вселенной

объят метелью обыкновенной,

поди, поставь его на колени!..

Да, вы навидались Европ и Азий,

не остерегаясь случайных связей!..

А в мире бродит в сетях транзита

синдром иммунного дефицита...

Неужто жизнь навсегда разбита,

и мир у ядерного корыта

вдруг замер: – Аидом сквозит из трещин

на семь миллиардов мужчин и женщин...

– Как поживаете вы? – Хреново!

Не то затменье, не то война...

Как классик молвил бы: – Tempo nuovo...

По-русски – новые времена!

Жизнь – это сон, но весьма опасный,

а вы в ладони её прекрасной

не трепыхались, как светотени

в хитросплетениях сновидений?

Я сам метался в ночной метели

на той планете, под стать Голгофе,

в каких-то барах, не помня цели,

хлебал потёмки, как чёрный кофе.

На захолустных аэродромах

ждал самолётов, как серафимов,

и кисти траурные черёмух

качались, сумерки отодвинув...

ИКЕБАНА

Человека застрелили из нагана –

Вот такая получилась икебана…

* * *

Жизнь прошла и пора оглянуться на

сновиденья, чей алфавит уборист,

нежно вспомнить терпкие имена

юных барышень и молодых любовниц.

И втянуть ноздрями горячий дух

жаркой плоти и сырости из былого –

все они превратились в кривых старух,

ты скажи им спасибо и вспомни снова.

Этот абрис и тонкий овал лица.

Вспомни снова – всё вкрадчивей и дороже

этот нежный запах горячей кожи,

что не скажешь на белых полях листа.

В коридорах редакций и совконтор

я отмерил тысячи километров,

не любил властей и не верил в мэтров,

и ушёл в себя, как в потёмки вор...

Растворилась душа в запредельном мраке,

ниоткудова вырвать небесный свет,

что осталось? – только стопа бумаги

от горячей жизни, которой нет...

...А стихов не датировал – вперемежку

с жизнью, спермой, спиртом судьба текла,

и плевать, если вдруг выпадала решка

вместо задуманного орла.

2001-й. ДЕКАБРЬ

Так второго и третьего сердце щемило,

что и пульс обрывался гнилой бечевой,

и казалось – по сердцу все трещины мира

пролегли, разрывая его.

А сквозь трещины эти являлись виденья,

ослепляя на все времена,

чтобы там, где в просветы срывались каменья,

приоткрылась иная страна.

В ту страну поезда не отходят с перронов,

самолёт не рванёт в те края,

там уже ничего твою душу не тронет,

всё на свете по новой кроя...

Только ветка качнётся, и дрогнет ресница,

и утонет во тьмах материк,

а в разорванном сердце щебечет синица –

на руинах гнездо мастерит...

ПРОРОЧЕСКОЕ

Пошла седина – в бороду, а бес – в ребро,

оказывается, поэты до пенсии доживают,

и в этом виной, наверное, словесное серебро,

за которое почему-то сегодня не убивают…

В бессонной душе поэта проходит за веком век,

несутся на меткий выстрел матёрые бандюганы:

Россия, как мясорубка, работает без помех –

всё перемелят начисто телевизорные экраны.

Поэт всегда одиночка, поэтому обречён

на жизненное забвенье, на мизер посмертной славы,

особенно

если пророчествует,

и вдруг за его плечом

дрожа, как мираж в пустыне, разваливаются державы!

* * *

Как сказал бы нам Эрих Мария Ремарк, –

чтоб протыриться в самую сущность вопроса

посреди президентов и прочих ломак,

надо выпить гранёный стакан «кальвад[?]са»...

Ибо истина выше деревьев и крыш

и страшнее стремительной скорости звука,

даже если окрест захолустный Париж

и тебя, как кусок, заедает житуха...

От Китайской стены до прошедшей войны,

как пока ещё чудится в неком астрале,

веет полураспад бесподобной страны,

от которой одни очертанья остались...

Мы озябли в сетях старорусской зимы,

ну а если взглянуть беспристрастно и мудро,

как нам быть с этой участью, взятой взаймы?

ведь она – боже правый! – такая лахудра.

...................................................................

Памяти Саши Ткаченко

Мой друг, в золотом Симферополе

мы пили портвейн до утра,

мы юность на рифмы ухлопали

в надежде любви и добра...

Гуляли высокие градусы

в твоей катастрофной крови,

а выпало минимум радости

и мало добра и любви...

А где-то великая «Таврия»

и классно положенный гол,

чтоб выла братва легендарная:

«Брависсимо, Саша! Футболь!..»

Из прошлого тянутся синие

в похмельном рассветном дыму

гирлянды прекрасной глицинии

в твоём – наконец-то! – Крыму...

* * *

Во всемирной разлуке,

в европейской ночи

твои тонкие руки

так во снах горячи...

Только милую душу

я впотьмах упустил,

и проспал, и прослушал

шелест ангельских крыл.

Это скоро угаснет –