Литературная Газета 6487 ( № 45 2014)

На набережной около собора,

Где мост отмечен питерской верстой,

Мне послан был средь чепухи и вздора

Знак непреложный, ясный и простой.

В этом катрене, открывающем книгу, содержится своего рода ключ, код к творческому кредо Евгения Рейна. Именно этот поиск знаков, их сочетание, их отделение от всевозможной шелухи – основа миссии поэта. При этом он может в любой мелочи, в незначительной на первый взгляд детали разглядеть целый мир, сделать её началом цепочки захватывающих поэтических ассоциаций:

Там, где банк Нефтехима,

Там, где бар «Погребок»,

Где Москвы середина

И скрещенье дорог,

Там и ты побывала

В незапамятный день,

Где такси у вокзала

и на сумке ремень.

Когда я думаю о Рейне, о его месте в русской поэзии, приходится всячески отделаться от субъективных ощущений близости его лирического дара к моему собственному опыту освоения русского культурологического пространства. В чём главное его значение как поэта? Не только же в дружбе с Бродским и в причастности к кругу, который, конечно, известен, но неоднозначен и сам по себе, и в оценках современников?

Поэтическая планета Рейна видна не сразу. На ней не блещут огни ширпотреба и политических спекуляций. Но жизнь на ней устроена правильно и по совести. Он, будучи несомненной и неотъемлемой частью либеральной элиты по судьбе и по биографии, настраивал свой поэтический голос на тот лад, который ему диктовал внутренний слух. А слух он воспитывал на классических образцах русского литераторского созидания. Вряд у кого-то из его соратников найдёшь такие строки:

Проезжая по сонной России,

вдыхая под тамбур дымок.

Я глядел в эти дали степные

и никак наглядеться не мог.

Эта чеканная походка, этот русский разлётный взгляд и эта непосредственность сразу же позволяют ему найти тропку к русскому израненному сердцу, острожному, к чужаку, но решительно открытому для тех, кто встраивается в нервный ритм его биения.

Рейну изначально чужда манерность. Слова для него инструмент для выражения подлинности чувства, такого, каким оно является во всей остроте переживаний, а не каким придумано или мило литературоведческим гуру.

Ещё одним уникальным свойством поэтического пространства Евгения Рейна является его двустоличность. Проживший почти равные жизни в Петербурге и в Москве, он уложил в себе два этих полярных полюса нашей художественной вселенной так, что они составили единую картину, не вступая в извечный для России московско-петербуржский антагонизм. Ландшафты и Москвы, и Питера – органичные декорации его любви, его страданий, его сюжетов, его движения...

Питер для него – юность, теряющая в проекции времени свою несчастливость и оставляющая меты, без которых зрелость не выстраивается:

Где эта улица, где Пять углов,

Где я был молод и был бестолков,

Там, где я ждал тебя по вечерам,

Где на Фонтанку ходил по дворам...

Москва же у Рейна – реальность, в ней всё прочерчено, зримо, это советская Византия, загадочная и вызывающая на поединок.

Серый мрамор «Кировского» метро,

магазин Перлова с китайской вазой,

глаз небесный, подмигивающий хитро

И пленяющий правдой голубоглазой.

В «Лабиринте» много стихотворений, связанных так или иначе со странствиями поэта. Это скорее зарисовки, чем философские эскизы. В них всегда есть точка, с которой поэт оценивает окружающий его пейзаж. Чаще всего это балкон или столик в кафе. Одним словом, такая позиция, где размышлять об одиночестве в толпе приятнее и трепетнее всего.

Евгений Рейн остался верен себе, но работает точно и без фальши, не оглядываясь и не примериваясь к тому, как оценит то или иное его стихотворение эстетская среда.

Он поэт потому, что поэзия выбрала его, и он не властен отказать ей в этом выборе.

Теги: Евгений Рейн , Лабиринт

У меня ещё есть адреса...

Вячеслав Недошивин. Адреса любви: Москва, Петербург, Париж. Дома и домочадцы русской литературы. - М.: АСТ, 2014. – 720 с. – 3000 экз.