Нет... Не кричу. Рокочу! – огромной любовью,
В мякиш крошечной жизни зубами вцепясь.
Слышишь ведь: знаю, готовый к любому бою,
Кроме того,
в каком суждено –
...пасть.
Милая, мы четвёртый день под обстрелом!.. –
Эдак поймёшь, отчего пугают огнём.
Густо-седой,
воздух кажется
постарелым –
Чёрт! – точно всякий из нас, ст[?]ну... тонущих в нём.
Чёрт подери!.. Страшно, милая, как ни крепись мы –
Мы, не просившие ни золочёных – на лацканы,
Ни горячих, гремучих, свинцовых – в живот.
Знаешь, я ненавижу... себя – за письма
Тем матерям, чьих безусеньких, недоласканных
Хоронил,
стыдясь того,
что живой.
Братьев! Своих – хоронил в солёную грязь
Словно в бреду – рыдая и матерясь.
Милая... Слева! Славка, наш активист, –
Навзничь! И замер – глазами – пустыми, сурьм[?]яными.
Справа
умолк ничком
под вселенский визг –
Макс.
Из окопа один, как перст, – удивись! –
Нагло, как средний перст, устремлённый ввысь,
Каской-напёрстком торчу. Эх, помру безымянным!..
Слышишь ли?.. Каждый подохнет здесь безымянным!..
Там, наверху, хохочет шальной монтажист,
С нами сроднивший проклятое ремесло.
Тут пред глазами проносится целая жизнь
Между «Ложись!..» и «Господи, пронесло!»
Целая жизнь, что смеётся на мирном ветру...
Ты пред глазами – смеющаяся: «Обними?..»
Нет!.. Не паду!.. Нет – конечно, я здесь – не умру!..
Слышишь меня? Моя милая, милая, ми...
Баллада о цепи
Дева раз пришла к колдуну
И раскрыла тоску одну:
Мол, жених – на войну, а теперь – в плену!
Дай, верну его! Дай – верну!
Затянулся колдун папиросой,
Засмеялся, синеголосый.
– Эх, пленён! То не ложь, не ложь.
Но напрасно оборки-то мнёшь, –
Режет взор, что нож! – Женишка вернёшь:
Силе нет непосильных нош...
Дева плачет словами жаркими:
– Для того и жизни не жалко мне!
Изменился колдун в лице
И надел ей на шейку цепь.
– Эх, тогда, – говорит, – терпи!
Чудо-камень ищи! – говорит, –
Как ударишь им по цепи,
Тотчас золотом та возгорит;
Станет всё тебе – чёрный шёлк,
И вернётся домой женишок!..
Сказка сказывается – дело делается:
Побрела да по свету девица.
Ищет камень по свету безбрежному:
Поднимает и крупный, и крохотный,
Да о цепь, что чугунна по-прежнему,
Каждым бьёт: то со звоном, то с грохотом.
Уж и люди над нею хохочут,
Окликают да рожи корчат.
А иные – камнями в юродивую:
Первый кинул – другие целятся...
Улыбается им при народе она:
Ловит камушки да бьёт о цепь свою!..
Много лет прошло-утекло,
И далёко родное село...
Но гуляет село, пир велик да силён:
Возвратился с войны Семён!
Ест он, пьёт средь односельчан
И не знает, что в дальнем краю
Дура бродит слепая, зачем-то стуча
В цепь свою – в золотую свою.
Ольга ЛИТВИНОВА
Василёк
Что это – я уплываю куда-то вбок,
Или просто поехали двери, автобус «Жизнь»?
День колышет меня, как сорный смешной василёк –
Никому, низачем, – вырастающий во ржи.
Я сама не узн[?]ю, что я цветок,
Буду вырвана, выброшена, как сорняк,
Пропаду ни за что, низачем, просто так,
Если ты не найдёшь, не сорвёшь меня.
Оборот речи
У той самой аптеки стоя, у зимнего фонаря –
Вытащить из кармана твоё «и вам не хворать».
Глядя, как мёрзнет лампочка в нимбе мыльного пузыря –
Лицо своё снегу ветреному подставлять.
«И вам не хворать» – вот такой оборот речи.
Речь оборачивается, смотрит долго – в упор, в укор.
Короткая куртка, зябко, и озноб заползает на плечи,
Как незабытый и недосказанный разговор.
Ржавчина
Откроешь кран – оттуда внезапно ржавчина, муть.
Подумаешь: ужас какой! Рот, видно, тоже лучше не открывать...
Вдруг выскочит то, что мне не даёт заснуть,
Каждую ночь в подушку кричит и в тетрадь?
Вдруг выпорхнет стреляный тот дурной воробей,
Что клюёт синицу в руке и писклявых синичьих деток –
Посланник пролетающих надо мною с утра журавлей,
Спрятанный в тёплой чаще кудрявых моих волос-веток?
В трубах шорох и хрип, а потом – вода цвета засохших ран.
Закрываю. Жмурюсь. Жмусь к вам. Тепло. Истома...
Возвращаюсь в себя. Помедлив, опять открываю кран
И спускаю железную воду, пока никого нет дома.
Линза
У пирамидки много колец, но вершина – шар или конус.
В нём нет прохода насквозь – причал. Или – тупик?
Я тянусь к тебе всюду, ищу тебя (стрелка – полюс),
Вырастаю в ладонях твоих берёзкою, дамой пик.
Словно линза, усилившая луч и взгляд, –
Преломляешь меня, пока я мою посуду.
Повернусь: все молчавшие вещи – звенят,
И поют, и горят – и своих голосов не забудут.
Олово
Проснёшься к обеду, вымоешь голову...
Вроде не так уже давит, получше.
Говорят, кусочком серого олова
Стал солдатик прилежный – ты их не слушай.
Говорят, вечером с пеплом-золою
Выгребала кухарка из закопчённой печки
То, что и сейчас говорит с тобою, –
Балерины бумажной маленькое сердечко.
Ты их не слушай, не слушай! Лучше – смотри,
Как мы летим, как открывается небо – фреской!
Я закрываю глаза и считаю до «приходи»,
А потом – Данте, ветер, Паоло и Франческа...
Парта
Если ждать – неторопливо, несколько месяцев, –
В магазин привезут наконец нужного тона помаду.
Верю, что жизнь, приручив меня к пробнику, лестницу
Плетёную – всё-таки сбросит. Расстраиваться – не надо.
Не надо расстраиваться, говорю. Внутренний строй
Должен чисто звучать прозрачною квинтой, или квартой.