Литературная Газета 6517 ( № 28 2015)

С другой стороны, на лапотника Тимофея Фролова выходит и сам император Николай Второй, желающий переобуть в русские лапти и германскую армию, и всю далёкую Азию, вплоть до Кореи. Идеи эти не воплощаются в жизнь, этакий имперский лаптизм замер то ли перед прыжком, то ли перед отступлением. В романе есть какой-то ритм ожидания чего-то иного. Как зайцы, убежавшие от ружья Ульянова, как наследник, которого никак не могут дождаться царь и царица, как-то туманно надеясь на некоего чужого пришельца. Как появление нежданного ребёнка от романтической связи Ульянова с приглянувшейся ему женщиной. И это иное наступает не стремительно, читателя не давят надвигающиеся события, он успевает их осмыслить, прочувствовать, соприкоснуться с ними.

Сам Константин Михайлович Белов не выступает в роли мистификатора, любые альтернативные события он оснащает психологической достоверностью. К примеру, я впервые читаю о сложных отношениях в семье Ульяновых, автор выстраивает их не ради сенсации, а исходя из строго документальной истории семейства. В интервью жунналу "Огонёк" автор говорит: "...Вот вам два факта. В кабинете на диване в одиночестве умирает отец, Илья Николаевич, пока остальные оживлённо трапезничают. Любимого сына Сашу на похороны не приглашают. А вот и простая житейская психология: Мария Александровна просто решила не отрывать старшего сына, надежду семьи, от занятий, к тому же и ехать дорого. В этом вся она: никакие чувства не должны мешать осуществлению её планов. Но я более милостив, чем мой герой Саша Ульянов, как взрослый человек я понимаю: её сделала такой жизнь. Для Марии Александровны главная цель - материальное положение стремительно беднеющей семьи, а ведь надо же ещё и младших поднять на ноги! Она ничего уже не видела больше вокруг. Поэтому революционная деятельность Саши, а потом и Володи была и для неё своего рода отступничеством. Она-то думала, старшие дети выучатся, станут опорой семьи, источником доходов..."

Так что на любую альтернативность в романе автора подталкивает не неуёмная фантазия, а логика фактов, опора на документы. Разве не интересно такое объяснение и ленинского псевдонима, и его донжуанского списка: "Я давно думал, что должна быть какая-то глубокая любовь в жизни моего Владимира. И всё не мог найти.

Как вдруг в современной питерской газетке "Совесть" попалось интервью с журналистом Яковом Сухотиным. Будто бы ему рассказывал Михаил Сильвин, как познакомил Ульянова с хористкой Мариинского театра Еленой Зарицкой. Она потом родила ребёнка, а когда узнала, что Ульянов женится, пыталась покончить с собой. Если бы этой истории не было, её следовало придумать! Но придумывать не пришлось... "Ленин" - действительно самый знаменитый и единственный необъяснённый из его псевдонимов!

Он был во всём мономан, склонен к крайностям, в том числе в привязанностях. В романе Ленин страдает, ждёт и жадно читает её письма, то собирается бежать к ней из Сибири, то зовёт к себе, она на роль декабристки, конечно, не согласна и т.д. Что здесь правда? Казалось бы, ничего... Но я не сомневаюсь: такая любовь, которую Ульянов пронёс через всю жизнь, у него действительно была, а вот звали ли её Леной?.."

По крайней мере, в этой версии нет ничего провокационного или сенсационного. Лена не пожелала поехать за ним в Шушенское, а вот Надежда Крупская поехала и победила. Так в жизни и бывает. Имеет ли право писатель на неожиданное, пусть и вполне оправданное развитие сюжета? А почему бы и нет? Если это не противоречит ни логике образа вождя, ни ходу истории. Вот и пишет ему в Сибирь его Елена: "...ты опять за своё, а я опять за своё. Волконская и Трубецкая были жёнами, а у нас с тобой дело другое. Конечно, у нас с тобой сын, но именно поэтому ты не должен звать нас к себе в свою Тмутаракань, во глубину сибирских руд и так далее. Отбывай свою ссылку и приезжай, мы тебя ждём. Я по-прежнему в Мариинском, а осенью мы были в Курске, и письма твои, наверное, все потерялись. Целую тебя, твоя Е.З."

Ниже была нарисована маленькая ручонка и добавлено пояснение: "Это рука Саши". Письмо ошеломило его, повергло в растерянность. В нём впервые признавалось его отцовство, и делалось это вполне недвусмысленно. В глубине души он в этом не сомневался, но кто ж не знает, как важно тут свидетельство матери?.. А маленькая ручонка привела в такое исступление, что успокоиться смог только на следующий день - после того как сходил на Енисей охладить степными ветрами свою буйную душу".