Литературная Газета, 6541 (№ 06/2016)

С тих пор, какие бы трудности ни встречались в наших путешествиях, мы всегда с Кузнецовым повторяли эту фразу: «Не могёть того быть, чтобы мы никуда не приплыли. Плывём дальше!»

И сегодня, думая о несправедливо преждевременной кончине Юрия Поликарповича, я с растерянностью и болью говорю:

– Не могёть того быть…

Священник Владимир НЕЖДАНОВ:

– Он всё знал о своей жизни, и знание это было почти пророческим, таким же, как и знание, и сопереживание многотрудной жизни своего отечества, боль за которое было глубоко личностным, таким же, как у Достоевского, Шукшина…

Время последних встреч с Юрием Поликарповичем как раз пришлось на период создания поэмы «Сошествие во ад», на самый разгар работы над нею. Ему, видимо, было интересно проверить на мне, как на священнике, какое впечатление поэма может вообще произвести на церковнослужителей, не противоречит ли канонам Церкви, не нарушает ли их.

Не всё духовенство восприняло его новые поэмы о Христе, и Юрий Поликарпович болезненно это переживал. Ныне покойный, праведной жизни протоиерей отец Дмитрий Дудко говорил, что это неприятие от непонимания, не надо мешать поэту идти своим путем познания Бога.

Иногда бывало так: позвонишь ему, спросишь о времени приезда, а в ответ услышишь – «Приезжай, бороду за пазуху. Жду». Значит, уже есть что-то новое. И вот входишь в насквозь прокуренную комнату редакции (сам поэт курил очень много, признаваясь, что это ему всё-таки мешает писать, курили и многие приходящие, отчего дым стоял коромыслом). На редакционном столе порядок, ничего лишнего, самые необходимые рукописи аккуратно сложены в шкаф. Юрий Поликарпович усаживает меня за соседний стол, значит, сегодня нет сотрудника редакции, занимается с посетителями – их немного, отвечает на звонки. Я терпеливо дожидаюсь, наблюдая за неспешной его работой, когда же наконец речь снова зайдёт о поэме. И вот в кабинете никого нет. Кузнецов начинает читать новые, только что написанные строки. И я, поражённый в одном месте мощью поэтического образа, не удерживаюсь от восклицания: «Это гениально!» Юрий Поликарпович и бровью не поведёт, но, с едва уловимой улыбкой, подняв указательный палец, приглушённо-таинственно молвит: «На уровне!» А таким уровнем для него была вся мировая поэзия, к которой он частенько предъявлял свой гамбургский счёт.

В последние годы в творчестве поэта произошёл поэтический взрыв огромной силы, его вселенная расширилась… Дерзновение поэта было великое, как и помощь от Бога – великая. Помню последнюю нашу встречу – за неделю до смерти поэта. Мы вышли из редакции «Нашего современника», был осенний вечер. Только что Юрий Кузнецов читал мне неоконченную поэму «Рай». И, прощаясь, вдруг остановился и спросил: «Знаешь, что последует за этой поэмой?» И, не дожидаясь ответа, выдохнул мне в лицо: «Страшный суд!» Это были его последние слова в ту последнюю нашу встречу… Как никогда он чувствовал в себе эту необыкновенную силу – силу воплотить любой замысел в поэтическом слове. Бывало, как Илья Муромец, он приговаривал: «Чувствую в себе силу великую!»

Благодарим газету «Литературная Россия» за помощь в подготовке материала: мы публикуем фрагменты из двух книг воспоминаний о Юрии Кузнецове, составителем которых выступил главный редактор издания Вячеслав Огрызко.

Громокипящий поэт

Громокипящий поэт

Литература / Литература / Звёзды Серебряного века

Бондаренко Владимир

Художник Михаил Копьёв. «Портрет Игоря Северянина»

Фото: РИА «Новости»

Теги: Игорь Северянин

Отрывок из книги «Северянин»

Вот и пришло время громокипящего Северянина. И уже не он рассылал свои брошюры по газетам, а за ним охотились журналисты. Было ли за кем охотиться? На эту тему шли самые разъярённые дискуссии. Приведу для начала анализ его стихов самого звёздного периода, сделанный блестящим критиком Корнеем Чуковским: «Как много у поэта экипажей! Кабриолеты, фаэтоны, ландо! И какие великолепные, пышные! Уж не герцог ли он Арлекинский? Мы с завистью читаем в его книгах: Я приказал немедля подать кабриолет ‹...› Я в комфортабельной карете на эллипсических рессорах ‹...› Элегантная коляска в электрическом биенье эластично шелестела по шоссейному песку ‹...› И мелькают в его книге слова: «Моторное ландо» ... «Моторный лимузин» ... «Графинин фаэтон» ... «Каретка куртизанки» ... И даже когда он умрёт, его на кладбище свезут в автомобиле, – так уверяет он сам, – другого катафалка он не хочет для своих шикарных похорон! И какие ландо, ландолетты потянутся за его фарфоровым гробом! Это будут фешенебельные похороны».

А наяву в 1941 году везли гроб на кладбище в Таллине на разбитой телеге с полудохлой клячей и провожало его всего лишь шесть человек. Не угадали ни Северянин, ни Корней Чуковский.