Литературная Газета, 6544 (№ 09/2016)

Однако, нам также ясно, что «сокрытость» Вяч. Иванова была частью его собственной творческой сверхзадачи, о которой скажем ниже, и так же ясно, что в творчество и мысль этого художника надо вглядываться и будут вглядываться. Это не только феномен истории и теории литературы, истории творческой и религиозной мысли. Это актуальный феномен духа. Духа не успокоенного, взыскующего везде: в драме частной и общественной жизни, драме искусства, драме веры – положительных, спасительных начал.

Привычно говорить о дионисизме в ивановской поэзии, но этот культ, как и культ Озириса, как и культы Великой Матери и Жены, во многом интересен ему как культ дохристианского откровения, даваемого всем и во все времена, но услышанного, увиденного и оформленного по-разному: о жертве Бога в дольнем мире, возвещающей единство Бога, Мира и Человека (Бога и временно разъятой, отпавшей Души мира). Конечно, здесь можно и нужно видеть мысль платоническую, гностическую и наследие идей всеединства, питавших одного из явных учителей Иванова, Владимира Соловьева. Но насколько не поверхностно, оригинально, пластично, поэтично и цельно оформлен этот миф, питающийся образами разных культур и эпох! Здесь возможно подозревать головной, искусственный (в смысле противоестествен wbr /wbr ный) изыск, эклектику. Но трудно отказать истине, что утверждающее Человека, Богоутверждающее и жизнеутверждающе wbr /wbr е слово звучало всегда.

А от эклектики Иванов часто спасается простым способом – циклизацией произведений, где элементы, стихи, их сюжеты и образы, достаточно свободны, но и дополняют, отражаются друг в друге.

У Иванова истина Всеоткровения дана не только в прямой отсылке к сюжетам древних мифов и христианской истории, но и в реальности, за которой стоит, а точнее, чрез нее вполне активно встречно «сквозит» «реальнейшая реальность», поэтому его поэтические картины являют собой не конкретный, а духовный пейзаж. Солнце, закатные, «вечеровые» образы, Выси-Голгофы, Завесы, Радуги, Звезды, влажные стихии, мятущиеся и спокойные и т.д. - это устойчивые образы-маркеры такого пейзажа (обратим внимание на название книг Вяч.Иванова: “Кормчие Звезды” (1903), “Прозрачность” (1904), “Cor Ardens” (1911), “Нежная Тайна” (1912), “Свет Вечерний” (1962)).

Символические образы Вяч. Иванова не столько обращены и отражают внешнюю среду, природу, являющую Откровение, но ориентированы на «топографию» внутреннего мира человека. Солнце-Сердце, торжествующее и страдательное, Выси-Голгофы, отражающие стремление дольней души горе, Прозрачность и разнообразные Завесы, скрывающие и опосредованно являющие человеческой душе Бога, как и многие другие «зримые» образы, соединяют у Иванова опыт повседневности, откровение мира и страстной души, прозревающей Свет.

Все, что круглится сферою,

Воздвиглось обелиском

Иль сфинксом возлегло,

Что вглубь манит пещерою

Иль в высь крылатым диском

Возносится светло,

Что расцвело капителью

Иль возросло колонной,

Какому бы царю

Ни слыл чертог обителью

Иль криптой похоронной,-

Тебе поет: “Горю!”

«Палитра» Откровений Иванова бесконечна. Вот пример «реалистической» картины, таящей Всеединство:

Мгла тусклая легла по придорожью

И тишина.

Едва зарница вспыхнет белой дрожью.

Едва видна

Нечастых звезд мерцающая россыпь.

Издалека

Свирелит жаба. Чья-то в поле поступь-

Легка, легка…

Немеет жизнь, затаена однажды

И смутный луг,

И перелесок очурался каждый-

В волшебный круг.

Немеет в сердце, замкнутом однажды,

Любви тоска;

Но ждет тебя дыханья трепет каждый-

Издалека...” (“Ожиданье”)

А вот «мистическое переживание» с «дантовским отсылом»:

За четкий холм зашло мое светило,

За грань надежд, о сердце, твой двойник!

И заревом царьградских мозаик

Иконостас эфирный озлатило.

Один на нем начертан строгий лик.

Не все ль в былом его благовестило?..” («Предчувствие)

Такое изображение можно было бы назвать иконным (иконическим), видеть в подобных картинах статику, поэтическое сознание рассматривать как созерцательное, а слог определять как архаизированный и вычурный…