Литературная Газета, 6544 (№ 09/2016)

Однако - у Иванова мы чаще встречаем не торжественную оду, а экстатический дифирамб или молитвенное предстояние, не пассивное наблюдение, описательность, а тихую (или не очень – в гимнической античной традиции) встречу с Божественным чудом мира, Богом, «Нежной тайной» их единства. Это вполне активное и встречное взаимодействие.

«Архаичное» же слово для поэта Откровения – способ отвлечься от обыденности, а поэзия для него – служение непреходящим ценностям.

Вяч. Иванов рассматривал свое поэтическое искусство, как и искусство вообще, как дело общественное.

«Дело общественное» здесь не есть угода вкусам толпы (ограниченной, самодовольной и бездуховной черни), но прямо и исподволь организация этой толпы в духовное единство. Строительной силой здесь является вера, положительный пафос Откровения об уже упомянутом единстве Бога, мира и человека, победы жизни над смертью.

Иванов, видимо, определял сверхзадачу искусства, имея в сознании мифологический, но реальный для поэта-ученого, опыт орфиков, роль которых он видел в том, что они «гармонизировали wbr /wbr » хтонические представления греков, придали богам, т.е. и силам мира, антропоморфные черты, «повернули» мир и его Смысл к человеку. Этот «олимпийский» культ, вмещавший и стихию дионсийства, и аполлоновский покой, «оформил» душу человека, стал духовным прозрением, создал само искусство. И в настоящем художник тоже должен исподволь, обращаясь к хранимым и хранительным образам всего человечества, строить сознание и дух современных людей.

Отметим, что для Иванова языческое благочестие не было антихристианство wbr /wbr м, а орфизм он вообще считал доктриной протохристианско wbr /wbr й.

Интересно в смысле поставленных перед художником задач последнее и незаконченное произведение Вяч. Иванова, над которым он трудился почти 20 лет и материал которого впитал весь творческий, метафизический и жизненный опыт. Это «Повесть о Светомире царевиче».

Несмотря на предпринятые в последние годы усилия филологов, публикацию текста в комментируемой серии «Литературные памятники» (Вячеслав Иванов. Повесть о Светомире царевиче/ Изд. подготовили А.Л.Топорков, О,Л.Фетисенко, А.Б.Шишкин — М. Ладомир, Наука, 2015), по-прежнему остаются справедливы словаТомаса Венцлова, еще в конце 80-х годов заметившего, что «Повесть» Иванова, видимо, «единственное крупномасштабное произведение русской прозы XX века, остающееся пока не описанным и не интерпретированн wbr /wbr ым».

«Повесть», или, как дано в подзаголовке, «Сказание старца-инока», в своей жанровой ориентации не опирается на современные понятия повести, сказания или романа. Это синтетичное, наджанровое, а в замысле, видимо, «дожанровое», образование. «Повесть» Иванова отсылает скорее к «Повести временных лет», тексту, который выходит за рамки летописного свода и вбирает в себя дописьменную историю: предание, сказания, важные не столько как реальный факт, но как вычленение своего национального космоса, жизненная опора, онтологическое Начало, укореняющее настоящее в глубине существования и утверждающее настоящий порядок вещей. Таковым, кстати, и является смысл мифа, такова суть мифотворчества.

«Повесть» сочетает космическую концептуальность и онтологию мифа, героику былинного эпоса и хронотоп реальной истории, прежде всего отечественной: от борьбы со Степью до времени Ивана Грозного и преследования ересей.

Но Вяч. Иванов не воспроизводит и этот важный, конечно, для него древнерусский «канон», а расширяет его. Так ивановский «эпос» насыщается не только духовным и этическим измерениями, присущими житийной литературе, но они становятся главными.

Синтез «Повести» всеобъемлющ.

Произведение Иванова совмещает в себе устное и письменное слово (повествователь - рассказчик, проповедник и пророк, который реализует несколько жанровых «стратегий»: житийного повествования, притчи и Откровения).

Летописная хронография фактов соседствует с фантастикой, условностью, доведенной почти до гротеска.

Текст Иванова богат прямыми и «снятыми» реминисценциями из библейских текстов, из житийной литературы, использован материал духовных стихов, есть отсылки к европейскому героическому эпосу и рыцарскому роману, например, «Сказанию о Святом Граале», «Песне о Нибелунгах».

Значимыми ориентирами при создании «Повести» были Данте, в котором русский символист видел не только выразителя национальной жизни, но художника, прозревающего ход мировой истории, создающего «высшую реальность», и Р. Вагнер с его опытом синтеза искусств.

При этой «разнонаправленн wbr /wbr ости», саморазрушительн wbr /wbr ом в своей противоречивости сочетании исходного материала перед читателем оказывается не химера, ужасающая дробностью и разноголосицей материала, а произведение со своим ладом-ритмом стихопрозы, определяемое единым духом-смыслом.

Этот «орфический» синтез вполне удовлетворял и разделяемым символистами романтическим установкам, призывающим сочетать в рамках новой мифологии духовность христианства и чувственность язычества.