Литературная Газета, 6556 (№ 23-24/2016)

Даже в нашей великой и святой литературе мало таких неотвратимых строк: «Экипаж Малешкина сидел в машине и ужинал. Мина разорвалась под пушкой самоходки. Осколок влетел в приоткрытый люк механика-водителя, обжёг Щербаку ухо и как бритвой раскроил Малешкину горло. Саня часто-часто замигал и уронил на грудь голову.

– Лейтенант! – не своим голосом закричал ефрейтор Бянкин и поднял командиру голову. Саня задёргался, захрипел и открыл глаза. А закрыть их уже не хватило жизни…» Но хватило для бессмертия.

Дни и ночи войны страшны, но повесть вызвала у тех, кто что-то понимает в своём и чужих сердцах, восхищение и восторг. То был безусловный шедевр, да он таким и останется на долгие-долгие годы. Но тогда, за редчайшим исключением, оценки на страницах различных изданий были снисходительны, ироничны и плоски. Указывали на поверхностность, неуместную шутливость и бойкость. Этакие, мол, «скоморохи на войне». Прозвучало по частным поводам и другое мнение – «восхищённое». Оно принадлежало замечательным людям, писателям и в большинстве своём фронтовикам. Вот слова Фёдора Абрамова, который радел за Курочкина: «наивный, святой мальчик», «война увидена таким чистым, мальчишеским непорочным взглядом», «Саня Малешкин – открытие в литературе». Или из письма Александра Яшина, достойного человека и писателя: «С моей точки зрения, Ваша книга станет в ряд лучших художественных произведений мировой литературы о войне, о человеке на войне… К тому же это очень русская книга. Читал я Вашу книгу и ликовал, и смеялся, и вытирал слёзы. Всё действительно тонко, достоверно, изящно, умно. И всё – своё, Ваше, я не почувствовал никаких влияний. А это очень дорого. Саня Малешкин имеет лишь одного предшественника – Петю Ростова…» А сколь точно заметил Вадим Кожинов: «Оттеснена куда-то в загон повесть В. Курочкина «На войне как на войне», которая, на мой взгляд, является одним из лучших произведений о минувшей войне. Это самобытное изображение войны, с поразительной убедительностью раскрывающее, почему мы победили в этой войне».

Мне часто вспоминается возникший в стенах Литературного института особый нежный «культ» Курочкина. На протяжении нескольких лет мы разбирали со студентами на семинарах работы его, и как-то естественно, непредречённо , возникало имя Пушкина и то, что создатель нашего светского Евангелия сотворил в своей прозе – в «Капитанской дочке», в «Повестях Белкина», в «Путешествии в Арзрум». Молодые литераторы, восхищаясь Курочкиным, как пароль приводили фразу Пушкина: «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей…» Среди них были и ныне известные авторы – Сергей Федякин и Павел Басинский. Их писания и дела приближали Курочкина к читателю. Здесь уместно вспомнить и тверских подвижников, которые гордились тем, что Курочкин был их родным, корневым человеком, и словом и делом обращали внимание на выдающегося земляка. Среди них известный писатель и издатель Михаил Петров и фанатически преданный памяти Курочкина литератор и педагог Сергей Панфёров. Лет двадцать назад он со своими студентами снял тонкий, пусть и любительский, фильм о родине Курочкина – деревне Кушниково Старицкого района Тверской области, о доме его семьи. Эти края сказочны и красотой – там быстрая Волга легко несётся почти в каньоне, – и зримыми и незримыми следами родившихся и живших там замечательных людей: адмирала Владимира Корнилова, поэта Николая Тряпкина и, конечно же, Пушкина (деревни Берново и Малинники). Да и всё пространство пронизано присутствием этого человека.